Это папино воспоминание.
Итак, секрет вот в чем. Берешь одну. Он кладет длинные травинки на ровную поверхность и выбирает самую крупную. Теперь натяни ее между большими пальцами, а пальцы сожми вместе.
Маленькая Ли складывает руки и показывает ему. Ничего из этого я тоже не помню.
Ага, правильно. Сожми чуть сильнее. А теперь вот так
Папа подносит большие пальцы к лицу. Он надувает щеки и складывает губы, а потом сильно дует куда-то под костяшки пальцев, выпуская пронзительный свист, который несется через поверхность воды.
Я наблюдаю, как Ли-из-папиного-воспоминания пытается повторить за ним и дует себе в большие пальцы. Но ее травинка лишь болтается и скрипит.
Я так тоже не могу, говорит мама; она стоит в нескольких шагах от нас, балансируя на камне, и наблюдает у нее тоже в руках травинка.
У Ли почти получилось. Попробуй еще раз, малышка.
Папа отходит от края озера, чтобы помочь маме.
Маленькая Ли продолжает дуть. Она поправляет травинку. Затем берет новую и сжимает большие пальцы еще сильнее. Наконец вырывается тонкий и громкий звук нечто среднее между музыкой казу [7] и кряканьем утки.
Она оглядывается.
На фоне угасающего неба темнеет мамин силуэт. Руками она обвивает папу за талию, а щеку положила ему на плечо. Они покачиваются под мелодию, которая слышна только им двоим.
Вспышка. Цвета затухают.
Появляется комната, и я снова сижу на кровати в квартире бабушки и дедушки в Тайване. Воспоминание закончилось.
Я до боли сжимаю большой и указательный пальцы. Смотрю вниз: палочка с благовониями исчезла. Включаю лампу, чтобы убедиться: никаких следов, никакого пепла. Она просто исчезла.
Раскрыть ладони, взглянуть на дрожащие руки.
Так я сижу, дрожа, до самого рассвета.
19
Чья же это вина? Все ведь задаются этим вопросом. Никто никогда не произнесет его вслух. Такие вопросы люди называют некорректными. Ответ на них один: «В этом никто не виноват». Но правда ли это? Ведь искать, на кого бы возложить вину, в самóй человеческой природе. Мы всегда держим пальцы наготове, чтобы указать на козла отпущения, но часто делаем это так, будто крутимся вокруг своей оси с завязанными глазами.
Что может заставить человека захотеть умереть?
У нее была я. У нее был папа. У нее была лучшая по-друга, Тина. Треть всех детей нашего района брали у нее уроки игры на фортепьяно.
Все, кто знал ее, сказали бы, что она выглядела самой счастливой, самой живой. Когда она смеялась, ее лицо расцветало, и у каждого, кто находился рядом с ней, становилось тепло внутри.
В те последние несколько месяцев ее смех звучал редко. Я это заметила, правда заметила, но свалила все на ее плохое настроение у нее всегда была привычка резко перескакивать из одной крайности в другую. Слишком быстро, слишком легко я нашла этому оправдание.
Моя ли это вина? Если бы я
Если бы папа
Если бы мама
Но что?
20
Даже ярким утром воздух тяжелый и давящий; он прилипает к коже, выжимая из нее пот.
Я поворачиваюсь к бабушке.
Niao.
Птица. Не знаю, что еще сказать. Как объяснить ей, что нам нужно найти мою мать?
Уайпо кивает, но я не уверена, что она меня поняла.
Мы выходим из лабиринта переулков и оказываемся в лавке с продуктами для завтрака; там женщина готовит блюдо, которое я никогда раньше не видела. Это dan bing. Она ловко распределяет жидкое тесто в форме идеального плоского круга, сверху разбивает яйцо и посыпает все это зеленым луком. Я не особенно голодна отчасти, наверное, потому, что не спала ночью и теперь чувствую вялость во всем теле, но все же, едва ощутив аромат, я начинаю буквально пускать слюнки.
В магазине также продают fantuan это блюдо я знаю: рисовые пирожки с начинкой из сладкой сушеной свинины song, красновато-коричневые и пушистые, как хлопок. В начальной школе я как-то принесла fantuan на обед. Когда мои одноклассники увидели начинку rou-song, то принялись дразнить меня, приговаривая, что я ем пряжу и потом буду кашлять волосяными шариками, как кошка.
Женщина вытирает пальцы о фартук и заворачивает наш заказ. Ее взгляд скользит по мне, на миг задерживаясь на лице, решительный, как прикосновение.
Hunxie, говорит она бабушке, которая отсчитывает на своей нежно-морщинистой ладони монеты, раскладывая их по кругу. Уайпо выдает вереницу слов но так быстро, что я не могу понять ни одного. Продавщица улыбается мне, говорит что-то о том, что я американка, что я красивая. Несколько посетителей за соседними столиками поворачиваются и принимаются глазеть на меня. Под их взглядами кожу начинает покалывать.
Мы с Уайпо едим на ходу. Стаканы с охлажденным соевым молоком потеют у нас в руках, конденсат собирается в капли, капли в струйки, и вода стекает по моим пальцам от одного сустава к суставу.
Shenme shi hunxie? спрашиваю я. Ее глаза блестят. Ей нравится, когда я пытаюсь говорить на мандарине.
Hunxie, повторяет она и принимается объяснять этот термин.
Наконец я понимаю это значит межрасовый. А затем узнаю и отдельные части слова, будто внезапно начинаю различать очертания облаков: hun смешанный, xie кровь.
Дома, в Америке, люди иногда говорят, что у меня экзотическая внешность и что я похожа на иностранку. Иногда они даже пытаются выдать это за комплимент. Но вряд ли они понимают, как это звучит на самом деле: будто я какое-то диковинное животное в зоопарке.
Однажды двое ребят в школе спросили меня:
Ты кто?
Я лишь успела моргнуть, когда один из них добавил:
Ну, в смысле ты наполовину латиноамериканка или типа того?
Я сказала, что моя мать из Тайваня, и второй парень толкнул первого в плечо.
Это где-то в Азии. Так что ты должен мне пятерку.
Мне они больше ничего не сказали лишь развернулись и пошли прочь, продолжив перекидываться смешками.
Конечно, такое случается не каждый день, но достаточно, чтобы не давать мне забыть: для людей я другая.
Вот и сейчас: меня так прямо и назвали hunxie, полукровка, будто прикрепили на лоб распечатанный ярлык С этим ощущением внутри живота что-то закручивается что-то темное и сине-лиловое.
Мы вернулись в квартиру: Уайгон расположился на диване, уложив подушки себе под спину и локти. Он, словно завороженный, смотрит по телевизору музыкальный клип с выключенным звуком. Дюжина азиатских мужчин танцуют в шестиугольном туннеле с мигающими огнями. Экран взрывается дождем из перьев.
Уайпо вручает ему dan bing с соевым молоком и подходит к домашнему алтарю. Ее пальцы, обычно слегка трясущиеся, теперь держат спичку неожиданно уверенно. Пламя следует за ее рукой, как хвост кометы, и, прикоснувшись к ароматической палочке, зажигается яркой точкой. По комнате разносится древесный запах. Я наблюдаю за ленивым завитком дыма и думаю о коробочке с черными палочками в моей комнате. Но ведь сейчас никаких шепчущих голосов не слышно. Неужели мне все показалось?
Рядом с чашей для благовоний стоит широкая керамическая ваза, расписанная синими драконами, в ее глянцевой отделке отражаются то свет, то тень. Серый дым выписывает перед драконами пируэты. В какой-то момент кажется, будто один из них повернул голову и смот-рит на меня сквозь дымку: зубы оголены, когти наружу. Мгновение и дым улетучивается. Дракон снова становится двухмерным и неподвижным и лишь посверкивает в направлении фотографии без рамки, прислоненной к чаше с фруктами.
Я не замечала раньше эту фотографию. Она не больше моей ладони, черно-белая, потертая и вся в отпечатках пальцев. Две маленькие девочки, выпрямившись, сидят на стульях с высокими спинками. Выцветшая копия фотографии, которую я нашла в коробке и о которой спрашивала папу.
Уайпо начинаю я. Но прежде, чем мне удается подобрать слова, чтобы спросить ее о девочках, квартиру наполняет громкий звук: чирп-чирп-чирп-чирп-чирп-чирп-чирп. Сначала я думаю, что это живая птица, но тут слышу снова: чирп-чирп-чирп-чирп-чирп-чирп-чирп слишком ритмично, слишком размеренно. Мне знакомо это ясное и «плоское» звучание аудиосэмплов я часто наблюдала за Акселем, когда он работал над своими композициями; звук, который я слышала теперь, как раз напоминал чириканье птицы, записанное на пленку и поставленное на повтор.