У Мишки вот странное дело! выходило все более-менее. Нина новость восприняла спокойно и даже сказала, что внутренне была к ней готова. Не то чтобы поддержала бывшего мужа, но постаралась понять. Про Катю разговоров не было что обсуждать? Что обсуждать, кроме денег?
Стала оправдываться: «Ты должен меня понять. Тяжело поднимать одной. Да, от тебя и раньше-то финансовой помощи не было если по-честному. Не обижайся. А вот поддержка была ты был рядом. Но пойми и меня. Обдирать тебя не буду. Много требовать тоже. Но извини, дружба дружбой, как говорится»
Короче говоря, итог переговоров был таков две тысячи рублей. Деньги огромные, неподъемные. А еще предстояло купить кое-какие вещи в новую жизнь. Оставалось одно идти на поклон к Зяблику.
А если откажет? тихо спросила Кира. Что будем делать?
Мишка с надеждой ответил, что вряд ли. Для Зяблика это не такие уж дикие деньги. Про то, когда они отдадут этот долг, оба молчали. Что они знали, что понимали? Да ничего.
К Зяблику отправились в первые же выходные. Ехали как на каторгу. Понимали: если откажет все, конец. Нет, был еще малюсенький шанс уговорить Нину обождать, пока они устроятся. Но не хотелось. А просить в долг хотелось?
У Зяблика было все по-прежнему шумно, накурено, по дому слонялись красивые девицы, стол был уставлен яствами, пахло хорошими духами, настоящим кофе, кожей уверенностью и богатством. В духовке запекалась баранья нога, и аромат был такой, что Кира громко сглотнула слюну.
Зяблик, в вельветовых, в крупный рубчик, зеленых брюках и в белом свитере, был, как всегда, хорош и вполне соответствовал всей обстановке. Вернее, обстановка соответствовала хозяину. Да и что могло измениться?
Негромко играла музыка, и Кира устало опустилась в кресло. «Сейчас решается наша судьба», грустно подумала она.
Мишка с Зябликом удалились в кабинет.
Не было их минут десять, не больше. Кира вздрогнула, увидев их на пороге гостиной, Мишка был весел, Зяблик растерян. Муж махнул Кире, позвал ее на кухню. Дрожали руки, дрожали ноги. Расселись, и Зяблик молча разлил коньяк и порезал лимон. Сел напротив.
Ну, други! Покидаете, значит, меня?
Кира видела, что Зяблик расстроен, но внутри ликовала было понятно, что деньги он дает. Зяблика быстро развезло впрочем, и пузатую бутылку «Камю» они уговорили минут за двадцать.
Вот, наконец проговорил он, и начались мои потери. Рано как-то. Нет, ребята, я все понимаю! Хреново у вас. И вы, наверное, правы, жизнь покажет. Но я вам желаю от чистого сердца уж в этом вы, надеюсь, не сомневаетесь!
Кира с Мишкой дружно кивнули.
Но как я без вас? Как я без Мишки? Зяблик пьяно хлюпнул носом.
Мишка накрыл Зябликову руку своей и тоже захлюпал. Кира встала, чтобы сварить кофе. Смотреть на них было непросто. «Всех жалко, подумала она. Все мы, по большому счету, одиноки. И даже Зяблик, вечно окруженный шумной толпой приятелей и прихлебателей, ни на минуту не остающийся в одиночестве, сейчас кажется совсем одиноким ни семьи, ни детей. Бедные люди, бедные мы! Всех жалко. И себя в том числе».
Но выбор сделан, и главное, что есть деньги. Путь открыт добро пожаловать!
В целом, надо сказать, все складывалось довольно удачно. Про родителей и алчных бывших жен истории рассказывали разные, и даже страшные, между прочим, Кира их слышала. К своим решила пока не ездить пусть успокоятся. Правда, время поджимало пора было оформлять документы, а без разрешения от родителей это было невозможно.
Дел было полно. Все-таки купили по мелочи: две кастрюли, пару сковородок, дешевый сервиз это все называлось «на первое время». Кира воодушевленно бегала по магазинам раньше такое за ней не водилось. С работы она уволилась по-другому было нельзя. В Медведках телефона не было, позвонить родителям было невозможно. Наконец она собралась с духом и поехала дальше откладывать было нельзя. На станции позвонила трубку сняла мать. Услышав Кирин голос, заплакала:
Доченька, дочка!
Кира от неожиданности оторопела не ожидала такого приема. От волнения сердце заколотилось вернулась на перрон и купила у бабульки букетик подснежников.
У двери квартиры постояла, попыталась справиться с волнением, выдохнула и наконец позвонила.
Мать тут же открыла дверь и выкрикнула в квартиру:
Отец! Кирочка наша!
Кире опять показалось, что она попала не туда, не к своим такого не может же быть!
Мать обнимала ее, вглядывалась в ее лицо, гладила по голове и причитала. Было такое ощущение, что встретились они спустя долгие годы разлуки будто Кирина эмиграция давно состоялась и вот наконец пришло время долгожданной встречи.
Отец молчал и на дочь не смотрел, но и в его глазах осуждения не было. Переживает, увидела Кира. Просто страдает и все. И в эти минуты ей снова стало невыносимо стыдно и больно кажется, так стыдно и больно не было никогда. «Какая же я дрянь! подумала она. Просто законченная тварь и сволочь! Конечно, они любят меня и очень страдают. Теряют единственную дочь. Навсегда». Кира обняла мать и разревелась.
Это был лучший, самый трогательный день в их семье за последние лет десять. И, конечно, самый несчастливый. Но именно в то дождливое весеннее воскресенье Кира почувствовала себя дома, в семье.
Мать хлопотала на кухне, причитая и охая, что нет воскресного обеда: «Ты же не предупредила нас, Кирочка!» Да и никакого другого обеда не было, что для матери было невозможно. «Без супа и компота нет семьи», всегда говорила она. Но, Кира заметила, холодильник был пуст, чашки после завтрака не помыты, да и после ужина, кажется, тоже грязная посуда была навалена в переполненной мойке. На подоконнике скорчилась засохшая герань и это было странно и невозможно: цветы свои мать обожала и берегла. Киру поразили давно не метенный пол, пыль на шкафах и главное стойкий запах ментола и валерьянки.
Мать очень сдала за это время, хотя прошло-то всего ничего. А как будет дальше, после ее отъезда?
Кира страдала. Первая радость и облегчение от перемирия отошли как не было. И она разглядела лица родителей одутловатое и болезненное отца, серое, с темными подглазьями матери. Увидела ее дрожавшие руки. Застиранный, блеклый от времени халат с затертыми обшлагами, старые, стоптанные на задниках тапки. И материнские пятки заскорузлые, темные, как кусок старой коры. А она всегда следила за собой никогда не пропускала маникюр и укладку. Отец тяжело и хрипло дышал. Губы у него были бескровные, голубоватые.
Мать чистила вялую, проросшую картошку и, порезав палец, громко расплакалась.
Кира поняла, что отвыкла от них. В последнее время ездила к ним с неохотой, зная, что ее ждет: вечные нравоучения, жалобы на хворобы и прочее, какие-то сплетни про соседей, которых она и не знала. Она привыкла думать о родителях с некоторым презрением. Мать типичная гарнизонная жена. Вечные хозяйственные хлопоты закрыть на зиму побольше банок с «консервой», как она говорила. И Киру эта «консерва» страшно бесила. Вечное откладывание денег «на черный день» казалось, что всю свою жизнь они ждали черного дня.
Киру буквально трясло от «важного» мероприятия обязательного, всегда торжественно обставленного, закваски капусты на зиму. И почему? Почему ее так раздражали эта покупка кочанов почти в промышленных масштабах и весь дальнейший процесс? Капусту отец и мать солили вместе. Отец рубил, мать перемешивала горку наструганной капусты с морковью и солью, перетирала ее и комментировала:
Отличная, Кость! Смотри, сколько сока!
Этот жизненно важный процесс занимал все воскресенье нарубить, перетереть, утрамбовать в два эмалированных ведра зеленое и темно-синее, оба со сколами. Ведра эти путешествовали с ними по гарнизонам, Кира их помнила.