Я знаю, что у нас за семья, Майкл, ты совершенно прав. Но разве не странно, что мы с тобой тоже никогда об этом не говорили? Мы же друзья, правда? Так почему же ты ни разу не спросил: «Слушай, сестренка, а с чего у тебя вдруг тогда поехала крыша», ну или что-то вроде того? Твое поколение гораздо больше знает о проблемах с психикой, чем мое мы-то радостно обзывали друг друга шизиками и психами, просто так, шутки ради. Твои ровесники относятся к этому гораздо мудрее, разрушают вековые запреты. Так разве не странно, что мы с тобой ни разу об этом не говорили?
Побледнев, Майкл хмурится. Сейчас он такой юный, смущенный и явно желает, чтобы вековые запреты остались целыми и невредимыми.
Ну да, наверное, странно, наконец роняет он, пожав плечами. Но как-то все случая не было. Да и я думал, что ты огорчишься, и еще ну, подозреваю, что и мне хорошо промыли мозги. Под газировку успешно внушили, что семейные тайны лучше оставить за семью печатями. А ты хочешь об этом поговорить?
У Майкла такое выражение лица, что я не могу удержаться от смеха. Его буквально разрывает: с одной стороны природное любопытство, а с другой страх перед чужими мрачными тайнами.
Мне кажется, «хочешь» здесь не совсем уместное слово. Однако вот эта коробка на столе и моя реакция, когда мы ее нашли, все это очень похоже на огромную бомбу, которая вот-вот взорвется. Вскоре, как только соберусь с силами, я ее опять открою и просмотрю все, что в ней собрано. Прочту все открытки, все письма, и тогда, вполне возможно, все изменится.
Вот я тебе и предлагаю выбор знаю, что ты, может быть, не хочешь об этом говорить и вообще знать об этом. Если все так, если тебе трудно это слышать, тогда уходи. Я не обижусь и все равно буду тебя любить, обещаю. Но если останешься тогда, скажем так, может получиться беспорядок.
Не тот беспорядок, который можно убрать тряпочкой с моющим средством? уточняет он.
Ах, если бы Тогда все было бы гораздо проще.
Майкл барабанит пальцами по столу, двигает туда-сюда челюстью, кусает губы думает.
Хорошо, наконец объявляет он, решительно хлопнув в ладоши. Я остаюсь. Из любопытства. Да и не могу просто так взять и уйти, неправильно это бросать тебя одну в день похорон твоей матери, когда у тебя крышу сносит а ты меня напугала, прям как героиня «Прерванной жизни»[3]. Как мне ну, в смысле что делать, если ты опять начнешь вот так
Хочешь сказать, что делать, если я съеду с катушек?
Ну да, так и есть, только «съехать с катушек» сейчас говорить не принято. У нас, у поколения снежинок, как ты правильно отметила, не принято.
Я поддразниваю Майкла, и, наверное, это нечестно. Может быть, просто пытаюсь разрядить обстановку, избавиться от ужасного напряжения, называя тяжелую болезнь простыми словами.
Сейчас не время объяснять, что я страдала от посттравматического стрессового расстройства; услышав такое, Майкл только встревожится, вот я и решила оставить «техническое описание» на потом. А пока ограничиться детским «съехать с катушек».
Если начистоту, Майкл, то я не знаю, что тебе тогда делать. Когда я заболела, мне было так плохо, что в памяти ничего не осталось. А потом, в течение нескольких лет после первого приступа, я долго лечилась. Очень долго. И это было ужасно и трудно, и до сих пор внутри все сжимается, стоит только вспомнить о тех днях. Но за это время я научилась кое-чему полезному, приняла к сведению дельные советы, усвоила, как шаг за шагом сохранять спокойствие и продолжать жить.
Меня научили правильно дышать, держаться за реальность, замечать малейшие намеки на паническую атаку, когда она только приближается, даже если распознать ее трудно. Пожалуй, я разбираюсь в этом больше, чем обычные люди. Например, за последние полчаса здесь, в этой комнате, я вышла из пике, собралась с силами после удара. Я помню, что почувствовала в тот момент, и чувства мои никуда не делись, но я их приглушила. Понимаешь?
Это как когда перебрал кокаина, надо покурить марихуаны, чтобы прийти в норму?
Не представляю, как это бывает, потому что не пробовала ни того ни другого. Искренне надеюсь, что и ты ничего такого не вытворял. Но да, пожалуй, верно, если такое сравнение тебе понятнее.
Не беспокойся, говорит он, накрывая мою руку своей, мне просто рассказывали, ну и видел кое-что. Я предпочитаю джин. Так с чего начнем? Как нырнем в ужасающий поток времени и пространства?
Глядя на коробку, я чувствую, как меня пробирает дрожь волнения и страха. С чего начнем? Хороший вопрос
С самого начала, с первых свиданий, первых поцелуев, первых признаний в любви? С его первой встречи с моими родителями, когда они объявили, что он мне не пара? С моего первого протеста, когда я заявила, что мне нет дела до их мнения, и провела ночь в объятиях Джо на заднем сиденье его машины, которую мы остановили под звездным небом, отправившись в Уиндермир?
Или с конца, с чудовищного, невыразимо ужасного конца, когда вся любовь, все прекрасные воспоминания, казалось, потеряли смысл?
Или с самого лучшего, с великолепной середины, с самых обескураживающих и самых счастливых дней моей жизни?
Глава 6
Октябрь 1999
Джо, она такая крошечная, мне все время кажется, что я случайно отломлю ей руку, будто веточку дерева, когда переодеваю
Ну что ты, солнышко. Может, она и маленькая, но очень крепкая. Вся в маму. И очень красивая, тоже в маму.
Наклонившись, он целует малышку в лоб и потом так же целует Джесс. Джесс вовсе не чувствует себя красивой. Она никогда в жизни так не уставала, грудь ужасно болит, даже белье надевать больно, а в туалете каждый раз кажется, что из нее сейчас вывалятся внутренности.
Она рыдает над рекламой собачьего корма, от нее пахнет кислым молоком и отчаянием, и она не понимает, как можно справиться с такими волнами любви и страха, которые ее внезапно захлестывают.
Пока малышка не родилась, все казалось призрачным, нереальным, и вот она здесь, живет, дышит, крошечное краснолицее существо, то безмятежно спокойное, то яростно недовольное. Держать малышку на руках, ухаживать за ней, нести ответственность за ее жизнь и благополучие все совсем не так, как Джесс себе представляла. Гораздо труднее.
Она вспоминает, как мать расплакалась от досады, узнав, что Джесс не просто уходит из родного дома, но и собирается растить ребенка с Джо Райаном, которого вполне можно считать живым воплощением Сатаны.
Ты просто не представляешь, произнесла тогда мать гораздо громче, чем говорила всегда, не представляешь, что тебя ждет! Ты понятия не имеешь, что значит заботиться о ребенке, ты сама еще ребенок!
Джесс тогда пришла в ярость. Решила, что докажет родителям, как они ошибаются. Она им покажет, что уже не ребенок, а женщина. Мать. Личность, которая живет так, как считает нужным.
Теперь, впрочем, Джессика тайком начинает подозревать, что мама, возможно, была права. Ей всего восемнадцать, ее переполняют сомнения, мучает страх, усталость даже когда малышка спит, она не ложится, смотрит, как поднимается и опускается крошечная грудка, следит за каждым вздохом.
Джесс надеялась, что все битвы остались позади отвратительные сцены в родном доме, отчаянные попытки раздобыть денег, перенос выпускных экзаменов на следующий год. Джо устроился механиком в автомастерскую. Его отчим при встрече смерил Джесс взглядом, будто тушу в лавке мясника.
Когда она обо всем рассказала родителям, они, конечно, пришли в ужас. Твердили, что дочь портит себе жизнь, что надо сходить к «специалисту», который исправит эту кошмарную оплошность. Когда она отказалась, начались крики, слезы и бесконечные обвинения, а хуже всего было то, как на нее смотрел отец грустно, с мрачным отвращением, как будто любимая дочурка его жестоко разочаровала.