Помещение было тесным и темным. Стены кирпичные, грубо окрашенные. Дощатый пол, вывазюканный такой же дешевой краской только другого цвета. Небольшие, забранные решетками оконца под самым потолком. Из мебели — койка, тумба.
На койке, подобрав ноги и обхватив рукой колени, сидел сухощавый мужик с немытыми волосами, козлиной бородкой и иконописными глазищами. На мужике была ряса, правая рука болталась, подвязанная черным платком и небрежно перебинтованная грязными бинтами.
— Как ты? — спросил мужик вкрадчиво, отвратительно-заботливо.
— Где я?
— В келье. То есть, раньше здесь келья была. А теперь используют как тюрьму. Глупые.
Мужик грустно улыбнулся. Наверное, так мог улыбаться висящий на кресте Иисус. Хотя там вроде без улыбок обошлось.
— А келья — не тюрьма?
— Глупые, — повторил мужик. — Клеть для тела ничто, если дух свободен.
Тюрьма, клеть. Я поглядел на дверь. Тяжелая, массивная. Явно запертая.
— Какая уж тут свобода духа, если тебя даже в передвижении ограничили, — проворчал я и попытался подняться. Вышло с трудом.
Тошнота и муть перед глазами отступали неохотно. Я оперся о стену и перевел дыхание.
— Для того чтобы идти, надо видеть цель и знать направление, — снова заговорил мужик в рясе, и козлиная бородка задергалась в такт словам. — Люди в смятении и растерянности. Потому умнее оставаться на месте. А кроме того, неизвестно куда придешь, даже если идешь в известном направлении.
Я посмотрел на козлобородого. Тот не просто нес ахинею, но был при этом благостен. Алиса в стране чудес какая-то. Бред. Не то меня по затылку слишком сильно приложили, и я чего-то не понимаю, не то очередной сумасшедший нарисовался.
По спине побежали мурашки. Находиться рядом с сумасшедшим это одно, а находиться рядом с сумасшедшим в замкнутом пространстве, взаперти…
— Как ты? — будто вспомнил про свой вопрос мужик.
— Терпимо, — отозвался я.
— Плохо, — покачал он головой.
— Почему?
— Работать заставят.
Я снова поглядел на мужика, потом на дверь, на зарешеченные высокие оконца. Мир сжался до размеров кроличьей норы, и рядом сидел некто, достойный безумного часовщика и мартовского зайца в одном флаконе.
Видимо, мысли отразились на физиономии весьма красноречиво. Мужик растянул губы в грустной улыбке.
— Не бойся. Не надо бояться. Господь нас испытывает. Но он не оставит. Главное — верить.
Блаженный, что ли?
— Ты священник? — спросил я, все еще подпирая стену.
— Андрей, — отозвался он. — Послушник я. А ты?
— Глеб.
— Хорошее имя. Сильное. Я за тебя молиться стану, — истово проговорил Андрей.
Он прикрыл глаза и быстро беззвучно зашлепал губами.
В бога я никогда особенно не верил, поэтому только невольно обронил:
— Толку-то.
Андрей открыл глаза и странно посмотрел на меня.
— Я не верю в бога, — смутился я от этого взгляда.
— А это не важно. Веришь ты в него или нет, а он есть и помогает.
Тошнота помаленьку отступила, хотя не сказать, что мне стало хорошо. Я наконец оторвался от стены и сделал пару нетвердых шагов. То ли в самом деле становилось лучше, то ли я просто отвлекся от мутного состояния, но на ходу и думалось и ощущалось легче.
— Странно ты говоришь для священника. Ваши обычно щепетильны в вопросах веры.
— Я не священник. — Он покачал головой, бородка мотнулась из стороны в сторону. — Я просто в Господа верую и пошел к нему в услужение.
— Уверен, что по адресу пришел?
Андрей насупился, запыхтел, не ответил. Вместо этого лег с ногами на койку, повернулся на бок, спиной ко мне, и затих. Обиделся, что ли?
Да бог с ним.