Разве что крупы какие-то, да и то вряд ли: крысы и мыши, наверное, всё пожрали. Вероятно, ей пришлось выбраться на улицу. Куда она могла пойти в первую очередь? В гастроном, конечно же. Он ближе всего. Но там наверняка уже кто-то обосновался.
Я сел на матрасе. Подышал, чувствуя, как меня коловоротит. Сосредоточившись, натянул все еще мокрые ботинки и зашнуровал непослушными пальцами. Встал, схватился за бортик.
Штормило беспощадно.
— Э, отец, ты куда? — забеспокоился Женя.
Я промолчал, стиснув зубы, и постарался сконцентрироваться.
Черт вас всех возьми! За бесконечными пререканиями с Борисом, за чужими жизнями и судьбами, о которые то и дело приходится спотыкаться, за усталостью и стремлением зашториться я совсем перестал ясно видеть цель. Напрочь забыл о том, что Эле может быть гораздо хуже, чем мне.
Женя встал. Хлопнул по плечу.
— Ты б проспался, отец. Сгинешь ведь, в таком-то виде.
— Не хочу! — резко скидывая его руку, выдохнул я.
— Чего не хочешь? Сгинуть или проспаться?
Откуда мне знать? Ничего не хочу! Только бы Эля жива была!
Я развернулся, хотел было надеть рюкзак, но понял, что с ним в таком состоянии идти нереально — упаду, не выдержу. Достал несколько пакетов лапши, распихал по карманам. Подумал и прихватил бутылку минералки.
Оружие?
К черту. Не спасет в этом зверинце ничто.
Мутило просто чудовищно, но мысль, что Эля там одна, а вокруг дикий, обезумевший мир придавала сил и заставляла двигаться. Я подошел к борту вагона, взялся рукой за приваренную лестницу. Главное, не свалиться.
— Тебе в центр, что ль? — спросил Алексей, так и не поднявшись с матраса. — Так ты б лучше по берегу и через мост. Первый завален, но чуть дальше, через второй, есть проход. Потратишь лишние полчаса, зато сухим останешься.
— Пошел ты со своими советами, — обронил я, не узнавая собственного голоса, сквозь хмельную вату в ушах. — Сиди тут… как сидел.
— Да мне-то что, — обиделся мелкий. — Я-то завтра утром уйду.
— Никуда ты не уйдешь, — зло усмехнулся я. — Кому врешь-то?
— Понимаешь ли, в чем дело…
Я не стал дослушивать очередные доводы. Пусть чешет языком. Плевать.
Перекинул ногу и уперся в ступеньку. Крепче взялся за борт. Перенес вес, едва не упал. Выровнялся.
— Спиртом несет, — откладывая гитару, взволновался Пасечник.
— Дык, конечно, несет, едрить меня под хвост, — отозвался Женя. — Было б удивительно, если б не несло.
— Не, это не от нас. — Пасечник встал сначала на карачки, а потом на ноги. Повел кривым носом, снова становясь похожим на вменяемого человека. — Из воды пахнет.
Женя подошел к борту и, упершись ладонями, нагнулся.
— Точно, разит, — распрямляясь, констатировал он. — Цистерна прохудиться не могла?
Я уже начал осторожно спускаться по лестнице, но после этих слов замер.
С Пасечником что-то произошло, и я даже не сразу понял, что именно. Сначала из взгляда ушла пьяная муть. Потом пальцы на руках хрустнули, сжались в кулаки. Лицо побагровело, сравнявшись по тону с рожей Жени.
— Она не прохудилась, — зверея, прошипел он. — Это Серебрянский…
— Что Серебрянский? — не понял Женя. Было видно, что поведение Пасечника его всерьез обеспокоило. — Отец, что Серебрянский-то?
— Вечером спирт сливал и кран не закрыл. — В голос Пасечника добавились истерические нотки. Он, не глядя, взял со столика так и не потушенную лампу и шагнул к борту. Выдавил: — Шысят четыре тонны.
— Пятьдесят, вообще-то… — начал Алексей, но осекся.
— Э, э, отец! — Женя двинулся в сторону вставшего, как монумент, Пасечника. — Ну, не кипятись, сейчас пойдем и закроем крантик.