Я встаю на пороге гардеробной и смотрю на полку. Я почти вижу, как коробка с негативами поднимается и опускается в такт дыханию дневника. Но это всего лишь дневник. Он не живой. Со мной что-то не так.
Час спустя я захожу в гардеробную и ощупываю дневник, чтобы убедиться, что он на месте.
После обеда я снова перепрятываю дневник. На этот раз я кладу его под кровать, ведь именно там он пролежал последние три месяца. Я пытаюсь делать домашнюю работу. Я пытаюсь смотреть телевизор. Но я могу думать лишь о дневнике Ингрид, который лежит в моей комнате если, конечно, он все еще там. Что, если его найдут? Почему я не хочу его читать? И почему я так уверена, что должна это сделать?
На следующее утро я, уже одетая, обутая и с убранными в неизменный хвост волосами, снова стою на пороге гардеробной. Я пытаюсь уйти, но не могу. Не потому, что не хочу, мне кажется, будто что-то физически не дает мне выйти из комнаты без дневника. Я открываю рюкзак и нащупываю молнию внутреннего кармана. Он совсем небольшой, и я не уверена, что дневник поместится, но я беру его с полки, опускаю в карман, и он подходит просто идеально. Теперь он надежно спрятан от чужих глаз.
Я застегиваю рюкзак и закидываю его на спину. От дневника он стал гораздо тяжелее, но это приятная тяжесть.
14
Из проигрывателя мистера Робертсона доносятся голоса Джона Леннона и Пола Маккартни, снова и снова повторяющих слово «любовь». Он уменьшает громкость и закатывает рукава своего поношенного бежевого свитера.
Когда я был маленьким, мои родители почти каждый вечер включали All You Need Is Love, говорит он, присаживаясь на край стола и глядя на нас. В то время я думал, что это просто песня, под которую здорово танцевать. Я запомнил слова, еще не понимая, что они значат. Мне просто нравилось подпевать. Он берет со стола стопку бумаги и, прогуливаясь между рядами, раздает нам листы. Но если вы посмотрите на текст, то увидите в нем много элементов стихотворения.
Он кладет листок мне на стол, и я смотрю на его обручальное кольцо и поросшие волосами пальцы. Интересно, какая она, его жена. Танцуют ли они по вечерам под «Битлз» или другие старые группы? Я пытаюсь представить их дом и то, как он обставлен. Наверное, у них много комнатных растений, а на стенах висят картины, написанные их друзьями-художниками.
Кейтлин, мистер Робертсон улыбается мне, прерывая поток мыслей, назови нам один из поэтических элементов в тексте этой песни.
Сейчас, говорю я. Я пробегаю глазами текст, но так спешу поскорее что-нибудь назвать, что смысл ускользает от меня. Если взглянуть на текст, видно, что в нем есть повторяющиеся мотивы.
Прекрасно. Повтор. Бенджамин, что еще?
Э-э тема?
Какая тема?
Любви?
Хорошо. А какая еще? Дилан?
Я бросаю на нее взгляд. Неужели ее правда выгнали из школы, потому что застукали с другой девчонкой? На ней те же черные джинсы, но футболка другая голубая, с какой-то надписью, которую я не могу разобрать. Ее запястья украшают широкие кожаные браслеты. Уперев локоть в стол, она держит перед глазами листок с текстом.
Человеческий потенциал. Или самоопределение, негромко говорит она.
Прекрасно, говорит мистер Робертсон. Он кивает. Замечательно. Устремив взгляд в потолок, он без слов напевает фрагмент песни. Кажется, на минуту он забывает, где находится.
Потом он поворачивается к нам.
Домашнее задание: выберите песню, которая важна лично для вас. Я хочу, чтобы вы, во-первых, написали, какое место эта песня занимает в вашей жизни, а во-вторых, проанализировали ее текст так, как если бы это было стихотворение. Жду ваши работы до пятницы.
Я достаю из шкафчика учебник математики, когда Дилан подходит ко мне и спрашивает:
Тут поблизости есть приличное кафе?
Мой секрет уже раскрыт: почти все шкафчики в научном корпусе заняты. До и после уроков в холле не стихает скрип петель и грохот закрываемых шкафчиков, голоса сорока человек, звон мобильных и топот ног. Я бросаю взгляд на Дилан она разглядывает меня так же, как в первый день. Растушеванная подводка подчеркивает пронзительную зелень ее глаз. Она стоит совсем близко, и это странное ощущение. Не считая агрессивного участия Алисии, рядом со мной давно не было людей.
На Вебстер-стрит, говорю я, со стороны центра, есть пара неплохих мест.
Она смотрит на фотографию Ингрид с холмом, приклеенную к дверце моего шкафчика, наклоняет голову и прищуривается. Потом одобрительно кивает.
Ты голодная? спрашивает она.
Я машинально, не обдумав даже возможность куда-то пойти, отвечаю:
У меня много домашки.
Окей, говорит она. Как знаешь.
Я иду домой, предвкушая, как достану из рюкзака дневник Ингрид и буду читать его несколько часов кряду, пока не прочту от корки до корки. Но, проходя холмы, многоэтажки и все те места, где мы с ней гуляли вместе, я решаю, что нужно действовать по-другому.
Мне кажется, люди воспринимают друг друга как должное. Скажем, я проводила с Ингрид кучу времени в ее комнате, в школе, на этом самом тротуаре, по которому я сейчас иду. И мы постоянно болтали делились всем, что приходило нам в голову. Может, со стороны это звучало скучно, но нам не было скучно. Я никогда не осознавала, насколько это важно. Насколько это здорово найти человека, который захочет выслушивать все твои глупости. И тебе кажется, что так будет всегда. Ты не думаешь ни с того ни с сего: «Скоро это закончится». Но теперь я лучше понимаю, как устроена жизнь. Я знаю, что в тот момент, когда я закончу читать дневник Ингрид, между нами больше не останется незаполненных страниц.
Так что, вернувшись домой, я запираюсь в комнате, хотя, кроме меня, дома никого нет, вынимаю дневник Ингрид и какое-то время просто держу его в руках. Снова разглядываю рисунок на первой странице. А потом убираю. Я постараюсь растянуть этот процесс, как смогу.
15
После ужина я устраиваюсь на заднем сиденье машины с ноутбуком. Включаю кассету Дэйви, но негромко, чтобы музыка не мешала сосредоточиться. Я обдумываю начало эссе по английскому.
«Музыка мощное средство выражения эмоций», печатаю я. Удаляю. Начинаю заново: «Песни помогают нам запомнить определенные моменты жизни». Уже ближе к тому, что я пытаюсь сказать, но не совсем. Я закрываю крышку ноутбука. Из колонок доносится нежный женский голос и звуки гитары, и я открываю люк в крыше, сползаю пониже, поднимаю глаза на небо и слушаю.
Когда песня заканчивается, я выключаю кассету и пробую снова: «Когда ты безнадежно влюбляешься в песню, в тебе рождается чувство, которое невозможно описать».
Я перечитываю предложение. И продолжаю печатать, пытаясь во всех подробностях вспомнить лучший вечер в моей жизни.
Мы с Ингрид стояли перед зеркалом в ее ванной и сосредоточенно разглядывали свое отражение. Полка перед нами была завалена косметикой, шпильками и средствами для волос.
Вот это мы красотки, сказала Ингрид.
Я медленно кивнула, глядя, как мое отражение кивает в ответ. Мои гладкие длинные волосы блестели, разделенные по центру пробором. Ингрид накрасила меня глубокими изумрудными тенями с глиттером, отчего мои глаза выглядели не просто карими, а янтарными. Свои светлые волосы она небрежно уложила с помощью шпилек, а красная помада придавала ей взрослый, утонченный вид.
Да, сказала я. Мы потрясающие.
Просто офигенные.
Мы идеально дополняли друг друга. Мы подходили друг другу так, что незнакомые люди интересовались, не сестры ли мы, хотя у нее были светлые волнистые волосы, а у меня темные и прямые, хотя ее глаза были голубые, а мои карие. Может, дело было в том, как мы себя вели, как говорили или просто двигались. В том, как мы смотрели на какую-нибудь вещь и одновременно думали об одном и том же, а потом поворачивались друг к другу и хором произносили одно и то же.