— Святые земли на заре христианства.
Как истинный левантийский мусульманин, он был смущен. Крестоносцы так и не успокоились. На этот раз Запад вооружился кайлами и мастерками.
— Дата дразнит и притягивает воображение широкой публики, — сказал Окс. — А также фондовых агентств. Отбросив все связанные с нею дискуссии и предрассудки, мы всего лишь заблаговременно собираем факты. К сожалению, нет предела человеческому воображению. В результате появилась вся эта чушь о поисках исторического Иисуса.
— Чушь?
— Судите сами. Истинные верующие отрицают «кости Христа» как явное противоречие и логическую несообразность. Коль тело вознеслось на небеса — какие уж тут останки? Что касается атеистов — им все равно.
Кстати, несмотря на обширные научные познания Лидии и ее брата, корни клана Оксов уходили к пятидесятникам со всеми их трясками, «говорением на иноязыках» и прочим. Натан Ли не ведал, насколько глубоко. Неудивительно, что об аборте и речи быть не могло. Свадьба в Миссури была словно отзвук Гражданской войны Севера и Юга: кружева, черное сукно с шелковистой отделкой и недожаренные кости.
— А вы из каких будете, сэр? — поинтересовался инженер. — Верующий, который не верит, или атеист, которому все равно?
Окс увернулся, не желая отвечать:
— Спросите лучше моего студента. Он вообще утверждает, что Иисус — колбаса.
Черные брови инженера взметнулись к козырьку каски в поддельном изумлении. Он явно забавлялся.
Натан Ли обронил на арабском:
— Иногда язык мой — враг мой…
— Колбаса… Однако! Вот так образ.
— Человеческая кожа, — пояснил Окс, — битком набитая мифами и пророчествами.
Инженеру сравнение явно понравилось.
— И тем не менее вы оба решили посвятить себя «Году зеро»?
— Профессор периодически берет меня с собой, — сказал Натан Ли. — В фокусе моей докторской северная Сирия седьмого века. Я выясняю причины исчезновения римских семейств из так называемых мертвых городов[3]. Римляне долго жили и процветали там. Имели виллы с мозаичными полами и окнами с видом на оазисы. И совершенно неожиданно люди исчезли.
— Может, война? — спросил инженер.
— Нет ни следов насилия, ни слоев пепла.
Инженер показал на ландшафт за иллюминатором.
— Землетрясение?
— Виллы остались нетронутыми. Пастухи держат в них коз.
— Что ж тогда стряслось?
— Да может, сущий пустяк. Сбой в жизненном ритме. Неурожай. Ирригационный канал, например, разрушился, пришла слишком холодная зима или засушливое лето. Нашествие насекомых или появление крысы с блохами — разносчиками какого-нибудь экзотического гриппа. Цивилизации так хрупки.
Кто-то по ту сторону прохода крикнул: «Дамаск!», и все повернулись к иллюминаторам. Никакой разницы с Халебом[4], Хомсом и другими городами по маршруту. Если глядеть с высоты полета, думал Натан Ли, и не брать в расчет внешнее кольцо лагерей беженцев, можно предположить, что город вымер на века. Он напоминал тысячу других левантийских телей[5]: еще одна такая же серая куча истории и праха.
— Аллах иррахамхум, — провозгласил один из иракских медиков. — Да смилуется над ними Всевышний.
Дамаск остался позади. Инженер возобновил разговор.
— А почему летите сейчас, когда катастрофа еще так свежа в памяти? — спросил он. — И почему в Иерусалим?
Натан Ли отвел глаза в сторону.