Однако во всем остальном мире стандартом принят был более широкий и короткий корт. И мяч делался из такого материала, что его можно было сжать пальцами, и в таком теплом климате, как в Индии или Гонконге, он не требовал от игрока особой активности. А потому параллельно стали существовать два типа сквоша: «хардбольный» в Америке и «софтбольный»[8] во всем остальном мире, причем американский вариант сделался некой причудливой, весьма обособленной версией игры.
И именно в этот американский вариант и играли все, кто с детства окружал Бена. Его отец, Гарри, играл в команде школы Сент-Джеймс в середине шестидесятых и на всю жизнь остался фанатично увлеченным сквошистом, наведывающимся к себе в клуб по три раза в неделю. Мэнли Прайс после того, как Гарри окончил школу, сам сделался тренером, и много раз отец Бена выражал искреннее сожаление, что в «эпоху Прайса» его там уже не было. Гарри и его друзья по клубу после душа надевали одноразовые бумажные шлепанцы, припудривали свои интимные органы тальком, причесывались, специальным металлическим штоком вытягивая себе расческу из банки с барбицидом[9], пили скотч и играли в нарды. Как-то так вышло, что Гарри не завел тесной дружбы с представителями других именитых семейств, которые в такие клубы были вхожи и которые сами основывали подобные клубы. Близкими его друзьями и, пожалуй, даже единственными друзьями, что он имел, в отличие от мужей подруг жены, стали Чип и Пол, с которыми он чаще всего играл в сквош. Чип был инженером из городка Уилметт, штат Иллинойс, а Пол был страховым агентом из Хьюстона, и оба переехали в Коннектикут, чтобы работать в United Technologies и страховой компании Cigna соответственно. Чип и Пол оба увлеклись сквошем, уже будучи взрослыми людьми. Такие «поздно начавшие» игроки всегда самые активные и неутомимые, и в клубе они оказались единственными сквошистами, кто, по мнению Гарри, по-настоящему жестко играл. Все трое никогда не ездили на официальные соревнования по сквошу, играя лишь между собой в бесконечных турнирах на выбывание. Все трое стремительно ныряли по корту за мячом, все трое разбивали в кровь коленки, все трое носили усиленные защитные скобы и никогда не пропускали тренировки.
И хотя Гарри устыдился бы, поймай его кто-либо на подобных мыслях, он все же всегда считал, что в социальном плане стоит гораздо выше, чем двое его друзей. Пребывать в их компании Гарри нравилось отчасти потому, что ему не требовалось производить на них какое-то впечатление, поскольку они не могли в полной мере оценить все приличествующие его классу нюансы и проследить, насколько строго он придерживается правил своего круга и придерживается ли их вообще. Когда Гарри оказывался среди настоящих «васпов»[10], он порой начинал чувствовать, будто впустую тратит время с Чипом и Полом, однако всегда с огромным облегчением встречался с ними вновь.
Сквош Гарри использовал как свой инструмент воздействия на Сент-Джеймс. Таким образом он мог уравновесить влияние своего брата Рассела Рассела Уикса, основателя и председателя фонда Landreach Capital. С собственным домом на Восьмидесятой улице и собственным парком, с еще одним домом в Амагансетте, курортном городке у океана. Он заседал в попечительском совете школы, каждый год проводил ревизию учебников и являлся соавтором Ежегодного отчета. В 1992 году Рассел преподнес школе щедрейший подарок в виде нового оснащения для ученической обсерватории включая телескоп, в семь раз мощнее предыдущего. Гарри тоже каждый год не обходил школу вниманием, однако он гордился тем, что всякий раз лично уделяет ей время: когда команда по сквошу школы Сент-Джеймс играла с командой школы, к примеру, из Коннектикута или с юга Массачусетса, отец Бена непременно отправлялся поболеть за своих, а заодно обсудить с Мэнли Прайсом стратегию игры и его тренерские подходы.
У себя в клубе они с Чипом и Полом играли в американский вариант сквоша, однако Чип, поработав какое-то время на компанию Siemens в Мюнхене, освоил софтбольный сквош на тамошних международного стандарта кортах, а потому, вернувшись в Штаты, стал воспринимать сквош по-американски так, будто молотил по каучуковому мячу в тесной кладовке. И вот в долгом и настойчивом приступе недовольства он отстроил у себя на заднем дворе из шлакоблоков и гипса «международный» корт для сквоша, назвав свой мини-клуб «Микроном» в честь своей излюбленной единицы измерения. Бену и еще нескольким местным ребятишкам он вручил ключи от корта, сказав, что они вольны пользоваться им, когда только захочется.
От дома, где жил Бен, до загородного сквош-корта было шестнадцать минут езды на авто, а до «Микрона» семь минут на велосипеде, а потому в одиннадцатилетнем возрасте Бен, скорее из инертности, начал где-то девяносто процентов своих тренировок проводить на корте больших размеров, играя в международную версию сквоша мячом международного стандарта. В конечном счете и он, и другие ребята, оказавшиеся в «Микроне», приобрели гораздо более хорошую спортивную подготовку, нежели их соперники на соревнованиях, поскольку мягкий мяч «убить» куда сложнее. Их розыгрыши длились дольше, однако количество нужных очков не совпадало с американской версией[11], к тому же и подачи у них не имели требуемой точности, а потому ребята почти неизбежно проигрывали во втором или третьем раунде любого турнира, куда им доводилось попасть.
В назначенные дни недели Бен с ребятами играл в «Микроне» по четыре-пять часов кряду, успевая три-четыре раза сменить намокшую футболку и носки. Иногда после школы, или после ужина, или когда ночью было не заснуть, Бен приезжал в клуб на велосипеде и просто в одиночку отрабатывал всевозможные удары. Он проводил там долгие часы и всякий раз удивлялся, когда, выйдя из клуба, узнавал, который час. И нередко, приходя в ванную, чтобы перед сном почистить зубы, Чип видел в окошко, что на корте горит свет, и слышал приглушенные звуки ударов мяча о ракетку и чуть более низкие ударов о стену.
Бен и сам точно не мог бы сказать, зачем он этим занимается. Но что-то успокаивающее было в этих границах корта, в постоянстве этого мира с его четырьмя стенами, мячом и ракеткой, и ему оставалось лишь подчиняться этим имеющимся границам и принимать лишь те немногие решения, что они ему диктовали.
Мать Бена, Хелен, слышала, как по средам ее сын возвращается домой в одиннадцать вечера, и ее саму удивляло, что за странное беспокойство охватывало ее в связи с этим. Она знала, что Бен не интересуется наркотиками, что он не бьет нигде витрины и окна. Знала, что не брюхатит соседских девушек. Но вместо этого он все больше погружался в какую-то глубокую уединенность, всецело поглощенный своим увлечением, и она беспокоилась, что сам он уже не сможет от этого освободиться. Гарри говорил ей, чтобы она не вмешивалась. Мол, неужто она не помнит себя ребенком? Не помнит, как у нее тоже имелись свои одержимости, свои маленькие идеи фикс? Естественно, она это помнила. Бывало, летними днями, когда так трудно было заставить себя заняться каким-то делом, требующим активности (например, упражняться на пианино, о чем постоянно напоминала ей мать, или отправиться с подругами на пляж), Хелен доставала все свои украшения: тонкую цепочку с иконкой святого Христофора, прелестный браслетик с гибкой рыбкой и вращающимся чертовым колесом, нежное ожерелье из речного жемчуга складывала в кучу, перемешивала, пока все как следует не спутается, после чего принималась это распутывать.