Потому мы оба должны были начинать немедленно, как только появится доступный транспорт. И это означало, что во второй половине октября кроме нас и сотрудников A.L.E. в лагере не было почти никого. Наутро перед вторым запланированным перелетом на более маленьком самолете, который должен был доставить нас в разные отправные точки на ледовом шельфе Ронне, мы вошли в столовую палаточного городка, где в такой час мы были одни. Мы взяли подносы и сели рядом, вдвоем. Это уже становилось закономерностью.
Радд увлеченно уплетал огромную порцию яичницы с беконом.
«Последняя крупная порция жиров и калорий», сказал он.
Затем он сделал паузу, отхлебнул кофе и немного оглядел палатку. Мне показалось, я заметил тень колебания или нерешительности на его лице, но затем он преодолел внутренние сомнения, потому что взглянул мне прямо в глаза и выложил свою новость.
«Я начинаю в Старте Месснера», сказал он, снова возвращаясь к завтраку.
Не успев прожевать кусок, я замер и в изумлении открыл рот. Если раньше речь шла о двух проектах, похожих, но не совсем параллельных разные отправные точки, разные попытки ответить на один вопрос, неважно, можно ли осуществить планируемую экспедицию, только что все коренным образом изменилось: теперь мы шли одним и тем же курсом. После слов Радда путешествие, в которое мы отправлялись, действительно стало соревнованием. Яблоки и апельсины превратились в одни яблоки один маршрут, одна цель. Теперь будет победитель и проигравший.
Я взглянул в свою тарелку с яичницей, затем снова посмотрел на Радда. Возможно, мне подумалось, хотя и не точно, я тоже немного его подцепил. Возможно, мое молчание, кивание головой и тот факт, что я почти ничего не говорил о себе и своих планах, даже если в основном поступал так из неуверенности, обрели значение, которого я в них не вкладывал. Бывалый гигант-полярник подстроил свои планы под мои, а не наоборот.
После слов Радда путешествие, в которое мы отправлялись, действительно стало соревнованием. Яблоки и апельсины превратились в одни яблоки один маршрут, одна цель. Теперь будет победитель и проигравший.
Он хотел обыграть меня. Вот что это значило. Радд осторожно пододвинулся ближе. Мы были связаны, к лучшему или к худшему, во всех дальнейших событиях.
Глава вторая. Замерзшие слезы
День 1
Старт любого большого дела представляется мне чистым холстом надежды. Со времен моих первых соревнований по плаванию в начальной школе долгие минуты перед звуком свистка, который отмечает начало заплыва, всегда кажутся мне волшебными они полны невыносимой тревоги и чувства возможностей, совершенно неизведанных. В воздухе витает еще не написанная история. Будущее, полное неизвестности, манит. Победа или поражение мера вещей, но между этими крайностями в следующие минуты, часто кажется, в сжатом виде пронесется целая жизнь. Все возможно. Нет ничего невозможного.
Ощущение волшебства, безграничных возможностей разгорелось во мне в семилетнем возрасте, когда я сидел с мамой на диване и смотрел финал соревнований по плаванию на летних Олимпийских играх 1992 года в Барселоне. Я увидел, как Пабло Моралес из США получает золотую медаль в 100-метровом заплыве в стиле баттерфляй, и это событие изменило мою жизнь, воспламенив мечту, которая вдохновляла меня больше двух десятилетий, мечту о том, что, возможно, однажды я тоже смогу оказаться на пьедестале победителей. Так в детстве я стал фанатом Олимпийских игр, способным пересказывать что, возможно, порой раздражало самые малозначительные подробности соревнований, а также предыстории моих героев.
Свирепый, неистощимый оптимизм, который кипит во мне в начале почти любого нового вызова или приключения, следствие того дня: когда Моралес в бассейне победоносно поднимал руки, а я надрывался, крича от радости в нашей гостиной, и скакал на диване. Отчасти именно это привело меня в Антарктиду идея чистого листа, жизни, которая раскрывается во всей ее глубокой неопределенности и возможностях.
Антарктида казалась мне нерассказанной историей. Кроме научно-исследовательских баз, в этом месте нет настоящих городов, постоянных жителей или животных вне воды с ее огромными стаями рыб, колониями пингвинов и стадами касаток. Это единственный континент, который не знал войн. Картографы обычно вообще его не изображают. Это пустая область в мире, который в основном заполнен.
Но когда мы с Раддом готовились покинуть Юнион Гласье, чтобы лететь к месту нашего старта на краю шельфового ледника Ронне, он, казалось, был настроен заполнить и этот континент хотя бы своей колючей уверенностью спецназовца.
«Сколько калорий вы берете на день?» сказал он, пока мы готовились грузиться в самолет, красно-белое турбовинтовое судно Твин-Оттер основной транспорт в суровом климате по всему миру, от тундры на Аляске до Сахары.
Я помедлил, готовясь к его ответу. Я знал, что он отреагирует.
«Семь тысяч», сказал я, стараясь говорить твердым голосом.
«Семь тысяч! выпалил он. Я беру только пять тысяч пятьсот». Его глаза сузились, и он с пронзительным прищуром взглянул на меня, а потом на сани, словно увидел их впервые.
«Пять тысяч пятьсот этого с лихвой хватит», добавил он.
Я подумал, что стоит рассказать об исследовании, которое я провел, о медицинских тестах, которые я проходил, чтобы посмотреть, как работает моя физиология и как мое тело сжигает энергию в условиях стресса и мороза. Я хотел показаться осведомленным и умным. И мы оба знали, что в сутки будем сжигать гораздо больше, чем даже семь тысяч калорий, возможно, ближе к десяти тысячам, потому нас в любом случае ожидала сильная потеря веса. Однако я почти не сомневался, что он воспримет подобные вещи анализы крови, оценку потребности в питательных веществах и аэробной выносливости как американские и суетливые меры, а не как рациональные и научные; в общем, даже отдаленно не британские в смысле самоуверенной жесткости, отличавшей мир исследований и экспедиций, который он боготворил и считал своим.
«Мне кажется, я знаю, что помогает», продолжал он.
«Знаете, что еще? он не отступал. Лед!»
Я поднял брови, не понимая, куда он клонит.
Он со смехом сказал: «Я видел, вы берете туалетную бумагу. Я и не думаю нагружать себя такой роскошью».
Возможно, он на самом деле понимал больше. Я уже сомневался во всем. Большее число калорий, пусть даже потребность в них и подтверждала наука, это больший груз, и даже листы туалетной бумаги делали поклажу тяжелее. Радд явно начинал с гораздо более легкими санями.
В той квартирке в Чили мы с Дженной убрали из багажа запасы на пять дней, оставив еду на шестьдесят пять дней, а затем, пока в волнении ждал в лагере Юнион Гласье, я вычел запасы еще на пять дней. Теперь у меня оставалось еды на шестьдесят дней, что на целую неделю меньше, чем Радд брал с собой в проекте, повторявшем маршрут Амундсена на полюс 1911 года. В той экспедиции он потерял шестьдесят фунтов, и я потеряю гораздо больше. Это были пугающие, но и совершенно загадочные цифры, поскольку никак нельзя было проверить, насколько мои расчеты точнее, чем его расчеты в те времена.
Все прояснилось, когда мы стали грузить сани. Наш самолет сел на белое лыжное шасси возле палатки с припасами. Пилот, жизнерадостная канадка по имени Моника, которая успела рассказать нам, как влюбилась в Антарктиду с первого взгляда, то и дело вылезала из кабины пилота, готовясь к полету. Летная команда спросила, не хотим ли мы взвесить свое снаряжение.
Радд сразу же гаркнул: «Конечно».
При поддержке одного из членов экипажа он с трудом водрузил свои сани на большие промышленные весы возле ледяной взлетно-посадочной полосы. Я пытался делать вид, что занят, притворяясь, что занимаюсь другими вещами, хотя сам навострил уши, отчаянно желая узнать, что покажут весы. От того, что я услышал, у меня в жилах похолодела кровь.