Думаете, Гумберт меняется, когда видит ее в конце? прервала ее Нассрин. Несчастную, беременную и бедную?
Время перерыва подошло и прошло, но мы были слишком поглощены обсуждением и не замечали. Манна, которая казалась сосредоточенной на чтении отрывка, вдруг подняла голову.
Странно, сказала она, некоторые критики относятся к этому тексту так же, как Гумберт относился к Лолите: видят в нем только себя и то, что им хочется увидеть. Она повернулась ко мне и продолжала: Разве цензоры и некоторые из наших самых ангажированных критиков не поступают так же? Кромсают книги и воссоздают их по своему образу и подобию. То, что аятолла Хомейни пытался сделать с нашими жизнями, превратив нас, как вы сказали, во фрагменты своего воображения, он сделал и с нашей литературой. Посмотрите, что случилось с Салманом Рушди.
Саназ, игравшая с локоном своих длинных волос, накручивая его на палец, встрепенулась и ответила:
То, как Рушди изобразил нашу религию, многим показалось гротескным и непочтительным. И люди не возражают против него как литератора, лишь против оскорблений.
А можно ли вообще написать роман, никого не оскорбив, заметила Нассрин, хороший роман, я имею в виду? К тому же, в контракте с читателем прописано, что речь не о реальном мире, а о вымышленном. Должно же быть хоть одно место в этой треклятой жизни, сердито добавила она, где нам позволены любые оскорбительные высказывания!
Саназ несколько опешила, услышав горячий ответ Нассрин. На протяжении всего обсуждения Нассрин гневно расчерчивала свой блокнот прямыми линиями; сообщив нам, что думает, она вернулась к своему занятию.
Проблема с цензорами в том, что они неподатливы, мы все повернулись к Ясси. Та пожала плечами, словно желая сказать что такого, мне нравится это слово. Помните, как из советского фильма «Гамлет» на нашем телевидении вырезали Офелию?
Хороший получился бы газетный заголовок, заметила я. «Траур по Офелии». С тех пор, как в 1991 году я стала ездить за границу на семинары и конференции главным образом в США и Англию обсуждая любую тему, я автоматически придумывала заголовки для презентаций или научных работ.
А их невозможно не оскорбить, заметила Манна. Всегда есть к чему придраться не к политике, так к нравам. Глядя на ее короткую стильную стрижку, голубую спортивную кофту и джинсы, я подумала, как несуразно она выглядит в бесформенных складках покрывала.
Внезапно заговорила Махшид, до сих пор сидевшая тихо.
Я одного не понимаю, сказала она. Мы все говорим, что Гумберт неправ и я с этим согласна, но при этом совсем не обсуждаем моральные аспекты. Ведь есть действительно оскорбительные моменты. Она замолчала, поразившись собственной горячности. Вот мои родители они очень религиозные люди, разве это преступление? Она взглянула мне в глаза. И разве нет у них права ожидать, что я буду похожа на них? Почему я должна осуждать Гумберта, но не осуждать героиню «Умышленной задержки»[20]; почему должна соглашаться, что нет ничего плохого в супружеской измене? Это серьезные вопросы, и когда мы начинаем примерять их на себя, они становятся особенно сложными, выпалила она и потупила взгляд, словно надеясь найти ответ в узорах ковра.
Мне кажется, ответила Азин, что лучше уж изменять мужу, чем быть лицемеркой. Азин в тот день очень нервничала. Она взяла с собой трехлетнюю дочь (детский сад был закрыт, и за девочкой некому было присматривать), и мы с трудом уговорили ее оторваться от матери и посмотреть мультики в холле с Тахере-ханум, нашей домработницей.
Махшид повернулась к Азин и с тихим презрением произнесла:
Никто и не говорил, что надо выбирать между изменой и лицемерием. Я вот что хочу понять существует ли мораль в принципе? Нормально ли считать, что все средства хороши и никто не испытывает ответственность по отношению к окружающим, а заботиться нужно лишь об удовлетворении собственных потребностей?
Все герои великих романов задаются этим вопросом, заметила Манна. Госпожа Бовари, Анна Каренина, героини Джеймса все они раздумывают, как поступить правильно или как хочется.
А что если правильно поступаешь именно тогда, когда делаешь, как хочется, а не слушая указ общества или власть имущих? спросила Нассрин, на этот раз даже не удосужившись оторваться от своих каракуль. В тот день в атмосфере чувствовалось что-то, не относящееся напрямую к книгам, которые мы читали. Наш разговор зашел в более личное, интимное русло, и девочки вдруг обнаружили, что у них не получается решить собственные нравственные дилеммы так же легко, как они решали дилеммы Эммы Бовари и Лолиты.
Азин наклонилась вперед; длинные золотые сережки играли в прятки с мелкими кудрями.
Мы должны быть честны с собой, сказала она. Это первое условие. Мы женщины; есть ли у нас такое же, как у мужчин, право получать удовольствие от секса? Сколько из вас ответит да, такое право есть; мы так же, как мужчины, имеем право наслаждаться сексом, а если мужья нас не удовлетворяют, мы имеем право искать удовлетворение на стороне? Она пыталась говорить об этом, как будто это самое обычное дело, но все равно всех нас удивила.
Азин была самой высокой в группе девушкой, белокурой, с молочно-белой кожей. У нее была привычка прикусывать угол нижней губы; она же часто пускалась в тирады о любви, сексе и мужчинах. Как ребенок, бросающий в бассейн большой камень, она делала это не только ради брызг, но и стремясь забрызгать всех окружающих взрослых. Азин была замужем три раза; последним ее мужем был привлекательный богатый торговец из семьи традиционных провинциальных базаари рыночных продавцов. Я встречала ее мужа на многих своих конференциях и мероприятиях, куда обычно ходили мои девочки. Он очень гордился женой, а ко мне всегда относился с подчеркнутым уважением. При каждой нашей встрече он следил, чтобы я ни в чем не нуждалась; если на кафедре не было стакана с водой, немедленно шел исправлять эту ошибку; когда нужны были лишние стулья, принимался гонять сотрудников. Казалось, на наших мероприятиях именно он играет роль радушного хозяина, предоставившего нам свой дом и время, потому что больше ему было дать нечего.
Я не сомневалась, что Азин бросила камень в огород Махшид, намереваясь косвенно задеть и Манну. Их столкновения объяснялись не только их разным происхождением. Эмоциональные всплески Азин, кажущаяся откровенность, с которой она рассказывала о своей личной жизни и желаниях, внушали сдержанным Манне и Махшид сильную неловкость. Они ее не одобряли, и Азин это чувствовала. Ее попытки подружиться отвергали как лицемерие.
Махшид, как обычно, отреагировала молчанием. Она закрылась в себе, отказавшись заполнить пустоту, возникшую после вопроса Азин, который так и остался без ответа. Ее молчание оказалось заразительным, и наконец его нарушила Ясси, коротко хихикнув. Я же решила, что самое время сделать перерыв, и пошла на кухню за чаем.
А вернувшись, услышала, что Ясси смеется. Пытаясь разрядить обстановку, она сказала:
Как мог Бог оказаться столь жестоким он дал мусульманской женщине такие пышные телеса, но забыл наделить ее сексуальной привлекательностью, она повернулась к Махшид и с притворным ужасом уставилась на нее.
Махшид потупилась, а потом робко и горделиво подняла голову; ее прищуренные глаза расширились, и она снисходительно улыбнулась. Женщине не нужна сексуальная привлекательность, сообщила она Ясси.
Но Ясси не собиралась сдаваться. Засмейся, ну пожалуйста, засмейся, взмолилась она. Доктор Нафиси, прошу, велите ей рассмеяться. Робкий смех Махшид потонул в безудержном хохоте остальных.