Инга Максимовская
Фулл сайз. Только не в меня
Пролог
Пять лет назад
Вера
Ааааа, кричу я, не в силах больше терпеть разрывающую тело, боль. Мамочки.
Дышать нечем, в глазах мерцают цветные вспышки. Очередная схватка скручивает узлом измученный организм.
Вспомнила мамочку. Эх, девки, гуляли б еще да гуляли. В двадцать лет по танцулькам надо бегать, а не детей рожать. Я вот в восемнадцать сына прижила. Подружки мои все на танцах, а я сразу взрослая стала, бурчит дородная акушерка, ощупывая мой раздутый живот. Терпи, коза. Немного осталось. Зато потом
Что потом я уже не слышу. Проваливаюсь в сон, который продлится всего несколько секунд. Тех самых, что мне даны для передышки высшим богом. Это даже не сон, а дрема. «Десять, девять, восемь, семь» считаю про себя, ожидая очередной вспышки.
Чуть-чуть, пытаюсь растянуть в улыбке спекшиеся губы. И снова слепну от боли. Но теперь она другая. Моя доченька спешит увидеть свет. Помогите.
Макар Ярцев
Я не господь бог, блеет докторишка в идиотской медицинской пижаме, разрисованной мультяшными аистами. У вашей жены эклампсия тяжелое состояние, усугубленное судорожным симптомом. Чего вы ждали? Тут мамочку спасти бы
Я не спрашиваю тебя, что ты будешь делать и как. Я вполне определенно говорю, спасешь моих девочек станешь очень богатым. Нет извини, Пилюлькин хриплю я, задыхаясь от бессилия.
Я вас понял, вздыхает эскулап, медленно поднимаясь на ноги, сделаем все возможное.
И невозможное, мой вид сейчас видимо настолько зверский, что я вижу промельк животного страха в глазах доктора, бликующий в стеклышках его очков.
И невозможное тоже.
Время сливается в бесконечные какие-то спирали, в воняющем не пойми чем воздухе дешевого больничного коридора. Только до этой богадельни я и успел довезти свою беременную жену. Элитная клиника, подготовленная и проплаченная вперед, находящаяся у черта на рогах, оказалась слишком далеко в условиях сегодняшнего кошмара. Придурок. Надо было и это предусмотреть.
Черт, у нас же было еще два месяца, шепчу, борясь с желанием начать биться головой в шершавую стену, выкрашенную стремной краской.
Носиться по коридору уже нет сил. Бедные львы в клетке, теперь я начинаю понимать хищных кошачьих, бесящихся от бессилия Клеенчатая тахта, насквозь провонявшая дезраствором похожа на раскаленную дыбу. Час, два, три. Сколько я уже тут? И как до сих пор не сошел с ума?
У вас девочка, наконец слышу я измученный баритон, который кажется мне божьим гласом. Мы сделали невозможное. Вес три пятьсот, рост пятьдесят один сантиметр. Шкала апгар около восьми.
Она родилась семимесячной, даже находясь в полубезумном состоянии я удивляюсь. Показатели уж слишком идеальные. Идеальные, даже для доношенного младенца.
Просто крупный ребенок. кривит в улыбке губы врач. Ваша супруга вне опасности. Вы сможете увидеть дочь минут через тридцать. А потом отдыхать, отдыхать.
Как моя жена?
Порядок. Полный порядок, не очень уверенно шепчет чертов эскулап. Завтра и с ней пообщаетесь. Сегодня не надо. Пусть отдыхает.
Доктор, я выполню свое обещание, наконец снова превращаюсь в себя. Лютый страх разжимает свои ледяные клешни, сжимающие мою душу.
Вера
Что-то происходит. Что-то непонятное и страшное. Мою девочку, малышку уносят, даже не приложив к груди. Суета, какие-то странные перешептывания врача и акушерки. Я не понимаю ни слова.
Эта дура что-то приняла, и я не знаю, что теперь делать, шипит врач, прикрывая слова грохотом инструментов. Тома, черт возьми, девка кровит. Зови анестезиолога.
Я лежу расхристанная, измученная и не понимаю больше половины происходящего. Чьи-то руки давят на мой живот с такой силой, что кажется я должна бы умирать от боли, но боли нет. Ничего не чувствую. Совершенно. Словно парализованная. В сгиб локтя впивается игла, и мир вокруг начинает стихать.
Эта чертова стерва явно не хотела ребенка, кто его знает, что там в башке у богатых стерв, слышу я, цепляясь за реальность ускользающим сознанием. А мне теперь что делать? Этот зверь меня уничтожит. Тома, помоги мне.
Эх, Федор, попали мы с тобой как кур во щи. Ладно. Этой-то терять нечего. Не замужем, судя по тому, что у нас рожает, нищая. Зачем ей ребенок? Рожают такие дуры, нищету плодят. Еще настругает. У таких не заржавеет. Шей давай.
Как же мы ей скажем?..
Что? Что вы должны мне сказать? кричу я, но голос не идет. Только беспамятство, словно клочки тумана, витает в воздухе, пахнущем кровью.
А это уж твоя забота, милок, мое дело дитё обиходить, да неонатологам передать, отголоски женской фразы я не воспринимаю больше. Тает действительность, словно свечной воск, растворяя все вокруг.
Глаза открываю уже в палате. За окном розовеет закат, такой яркий, что хочется зажмуриться. Во рту сухо, как в пустыне. Поднимаюсь и пошатываясь бреду в коридор, стараясь не смотреть на пустую маленькую металлическую кроватку. Надо узнать, где моя малышка. Так хочется увидеть ее. Ту, что мечтала прижать к себе долгих девять месяцев. Мою доченьку, ради которой отказалась от всего, включая собственную жизнь.
Вы зачем встали? молодая медсестра угрюмо хмурит брови и не смотрит мне в глаза.
Я хочу увидеть свою дочь, звучу жалко, как Ивашка из мультика. Она наверное хочет есть.
Девушка, у нас прекрасные смеси. Дождитесь обхода, не поднимает головы медичка от кроссворда.
Вы же знаете, что для младенца важны первые капли молозива, а не адаптированная бурда? опа, прорезался-таки голос.
А вы должны понимать, что в больнице есть правила, странная истерика в голосе девчонки заставляет меня сдаться. Детское отделение закрыто до утра. Идите в палату, не мешайте мне работать. Иначе я пожалуюсь врачу на ваши выходки.
Ничего, до обхода как-нибудь продержусь. Часы отсчитывают минуты и к десяти утра я уже хочу биться головой в стену. Напряжение, струной гудит где-то в груди. Поэтому когда порог палаты переступает доктор, я трясусь уже в нервной в лихорадке. Мою малышку так и не принесли, и я умираю от какого-то сверхъестественного предчувствия.
Вера, здравствуйте, словно сквозь вату слышу я, как вы себя чувствуете?
У меня полна грудь молока, тихо говорю я, теребя в руке подготовленный для доченьки маленький чепчик. Когда я смогу увидеть мою малышку? Она же голодная наверное. Я против смесей.
Вера, послушайте. Ваша девочка Она была нежизнеспособна, тройное обвитие пуповиной не оставило ей шансов. Мы ничего не смогли
На голову словно накидывают душное одеяло. Тяжелое и беспросветное. Это же неправда. Невозможно.
Она плакала, шепчу, выталкивая слова с трудом. Значит дышала. Я слышала. Слышала, черт вас побери!
Мне очень жаль, отворачивается врач, тело ребенка отправлено на экспертизу. Вас выпишут, как только показатели придут в норму. Вы молодая женщина, родите еще. Мы сделали все возможное. Я пришлю медсестру, она сделает успокаивающий укол. Ваша девочка была глубоким инвалидом. Долгая асфиксия, необратимые изменения в мозгу. Радуйтесь, что так все вышло.
И невозможное. Она была моей, и плевать я хотела на изменения. Мы бы справились. Что вы за врач такой, что позволяете себе так говорить? плакать не могу. Только чувствую, что дышу через раз, и грудь разрывает от молока, крика и яростной боли. А потом приходит апатия. Страшная такая, пустая. Наверное так умирает душа.
Макар Ярцев
Баба красноносая и заплаканная стоит на крыльце дешевого роддома, и Дашка едва не сбивает ее с ног. Она недовольная, сердитая и капризная. Взбешена тем, что ей пришлось провести столько времени в нищебродской больнице, хотя за ней ходили, как за принцессой крови.
Материнский инстинкт у Дашки так и не проснулся. На дочь она не глянула даже, зато зашипела на несчастную, по которой я равнодушно мазнул взглядом. Все мое внимание было приковано к кряхтящему свертку в руках женщины в белом халате.