Кхорры раздери! Вот же хам, как и его сынок! В таком тоне писать королеве, ставить дерзкие ультиматумы Но возмущение клокочет в горле даже не из-за этого. А из-за того, что веками процветавшая страна развалится на куски и вспыхнет огнём войны, а виноват будет ха! один паршивый выродок Харуна.
Да много чести!
Ваше Величество, куда вы? только и успевает бросить мне вслед Нэтлиан, когда я бросаюсь вперёд, преисполненная решимости.
Не ходить за мной! Это приказ! сама от себя не ожидаю столь резкого тона в отношении стражей, нерешительно замирающих посреди аллейки.
Гулко ухает в ушах пульс, застилает глаза пелена злости. Сминая край письма герцога, лечу, не разбирая дороги. Уверена, что ноги приведут сами. Вдоль лабиринта кустов гортензий, к одиноко стоящей в угловой части замковых пристроек башенке, охраняемой пуще всех других. Одного разъярённого вида и взгляда хватает, чтобы стражи с недоумением посторонились и пропустили меня под свод затхлых стен. Спускаюсь по витой лестнице, грозя поскользнуться на крутых влажных ступенях, крошащихся от времени и поросших мхом. Грязное, глухое место, знающее только страдания. Заслуженную кару.
Белые пряди выбиваются из идеального пучка, тело сжимается от напряжения. Не сбавляя шаг, мчусь по подвалам темниц, пока не нахожу единственную запертую камеру в конце коридора. Останавливаюсь у ржавой решётки, тяжело дыша.
После яркого солнца смотреть сквозь тусклую тьму, слабо освящённую парой факелов, удаётся с трудом. Но я вижу спину с безошибочно узнаваемым разворотом плеч, короткую стрижку и железную цепь под потолком, тянущуюся к мужской шее и кольцом замыкающуюся на ней подобно ошейнику на бешеном псе.
Вдох. Плесневелая вонь. На миг прикрываю глаза, чтобы собраться с силами и сделать то, на что не решалась столько дней.
Здравствуй, Виола, не оборачиваясь, нараспев тянет он тем же самым тоном, каким звал меня в постели; акцентом, тянущим в моём имени букву «о»; бархатом, в котором звенит стекло боли.
Здравствуй, Анвар, отвечаю ему с ледяным безразличием. Благо, льда теперь во мне с избытком.
2. Узник
Вязкую тишину нарушает только лёгкое потрескивание факелов, моё тяжёлое дыхание и едва слышный писк мышей в каменных стенах темницы. Ею нечасто пользовались при отце настолько, что никто не заботился о протекающих потолках и собирающихся под ногами лужах. Поймав себя на мысли, что бегло оцениваю состояние своего узника, с силой врезаюсь ногтями в ладонь, но мимолётная боль не отрезвляет. Меня не должно волновать, что он вторую седьмицу сидит в холоде и сырости, будучи в одной рубахе с порванным при аресте рукавом. Дышит плесенью и составляет компанию крысам, пока железное кольцо на шее безжалостно стирает кожу: даже в слабом свете видно коркой спёкшуюся кровь.
Болотные духи, надеюсь, его хотя бы не били. Я же запретила издеваться, пытать или морить голодом но местные стражники вполне могли ослушаться. Ужас в том, что мне на это не плевать, хотя каждая его рана обязана радовать. Ведь это было бы справедливо.
Ты пришла молчать и любоваться?
Анвар усмехается в привычной манере превосходящего по силам хищника, медленно разворачиваясь ко мне. Не растерял и толики грации сервала, разве что глухо брякнувшая цепь, тянущаяся от шеи к рукам, не вписывается в знакомый образ. Я смело смотрю в его глаза, мысленно выстраивая помимо ржавых прутьев решётки барьер за барьером те, которые не дадут вновь затеряться в вихре прозрачной радужки. А тёмное лицо с заметно погустевшей щетиной и грязными разводами застывает в удивлении.
Знаю, что меня тоже оценивают. Не корону или траурный наряд. А болезненно серую кожу, выпирающие хрупкие кости ключиц и заострившийся подбородок. Цепкий взор проносится по каждой этой детали, ощупывая как руки опытного лекаря, определяющего, сколько больному осталось коптить небо.
Пришла узнать, у всех ли в твоём роду есть привычка хамить членам династии, наконец, нахожу я слова и сминаю письмо герцога, а затем брезгливо бросаю его к ногам Анвара через прутья.
Выглядишь кошмарно, будто мимоходом роняет он, покорно наклоняясь за бумагой.
Что, больше нет необходимости сыпать комплиментами?
Он едва заметно, укоризненно качает головой. Сделав шаг влево, ближе к свету факела, не торопясь разворачивает письмо и вчитывается в строчки. Всё такие же ловкие длинные пальцы, бугристая обожжённая рука силюсь обращать внимание на эти детали как можно меньше, потому как от малейшего воспоминания тянет тоской в груди. На каждое его движение неприятно гремят цепи, и меня в очередной раз за утро начинает подташнивать. Хищник в клетке. Стихия в банке. И как же хорошо иметь от неё единственный ключ.
Иного от отца я и не ждал, закончив читать, совершенно невозмутимо констатирует Анвар, смотря на меня поверх мятого листа. Я говорил: в моей семье каждый готов умереть за другого.
И погубить всех, кто окажется рядом, не так ли? ехидно фыркаю я, боясь даже приближаться к теме его обмана. Нет, только о будущем, обо всём, что мне поможет принять решение. От небрежности, с которой Анвар заявляет об устроенном им хаосе, тело подрагивает ледяной злостью. Харунов выродок, ты понимаешь, что из-за тебя начнётся война?! Что погибнут сотни, тысячи невинных людей: и темнокожих, и белых?! И нам ещё повезёт, если слабостью охваченного пламенем Афлена не решат воспользоваться волайцы или тот придурковатый принц Сотселии, или
Или ты просто прекратишь всё прямо сейчас, отворив эту решётку, перебивает мои набирающие обороты крики спокойный низкий голос, и Анвар устало прислоняется к плесневелой стене, по-птичьи склонив набок голову.
Ты
Задыхаюсь я этой наглостью, в немом возмущении открывая и закрывая рот. Прозрачные глаза следят за мной, не мигая и будто бы насмехаясь, и желание позвать стража покрупней, который хорошенько даст Анвару под дых и собьёт всю спесь, вспыхивает во мне настолько, что забываю даже про промозглый холод и тошноту. Обхватываю прутья решётки с силой, от которой немеют пальцы, и пытаюсь взглядом выразить всю клокочущую в груди ярость.
Всерьёз думаешь, что я просто так тебя отпущу? После всего, что ты
Что я сделал? Давай, хочу послушать от тебя самой. А то, видишь ли, крысы плохие доносчики новостей. Хочу знать, за что меня завтра собираются судить только за то, каким я родился? Что пытался обезоружить обезумевшую от горя королеву, пока она сама себе не навредила, или же
Не делай вид, будто не понимаешь, и не пытайся придать предательству короны благородства, шиплю я, с трудом сдерживая то, как не к месту начинает печь солью глаза. Всё это, всё, что ты делал с самого дня, как прибыл в Велорию, было ради убийства короля. Зачаровать меня, уговорить на поединок, подменить Маису и подать мне отравленный меч
Безумно интересно. Анвар не выдаёт малейших эмоций, разве что у зрачка загораются крохотные чёрные искорки злости, и он походя поправляет на шее железное кольцо столь небрежным жестом, словно это ворот парадного сюртука. Что ещё я сделал? Ночами расчленял младенцев, насиловал твоих малолетних сестёр, выращивал под окнами ядовитый плющ? Хочу знать весь список выдуманных тобой грехов перед тем, как меня сожгут на площади.
Выдуманных?! Ты клялся собственной жизнью, что отцу ничего не грозит! А сам дал мне меч с отравой и отправил его убить! я всё же срываюсь, голос дрожит, а комок в горле не поддаётся сглатыванию. Ты сделал из меня отцеубийцу последнее слово выходит почти стоном, пропитанным ненавистью к самой себе. Смогу ли я когда-нибудь себя простить?