Тертуллиан заговорил первым:
— Не удивляйся, Ричард, я… правда, сам удивляюсь, так что и ты можешь… Знаю, вы зрели разрушенную часовню, что уже травой проросла. Мой совет: восстанови ее.
Я отмахнулся:
— Тертуллиан, я уважаю твои религиозные взгляды, но…
— Что не так?
— У меня несколько иной подход. Каждый человек волен общаться с Богом без посредников…
Он вскинул огненную ладонь, за рукой остался ряд призрачных силуэтов.
— Погоди. Я не об этом. Знаю, в твоем мире святость — пустой звук. Но здесь ты мог бы заметить, что святыни обладают некой мощью. И если восстановишь часовню, там на десятки шагов будет свободно от нечисти!
Я всмотрелся в его пылающий облик, похожий на миниатюрную звезду на краю галактики.
— Так ли?
— Ну, крупный враг пройдет, — ответил он с неохотой, — однако чаще приходится драться с мелочью, не так ли? Я думаю, комары тебе докучают больше, чем волки!
Я подумал, развел руками:
— Сдаюсь. Ты прав. Завтра же пошлю каменщиков. Тем более мне это почти ничего не стоит.
Он поблагодарил кивком, свет начал тускнеть, из гаснущего облака донеслось:
— Спасибо, Ричард. Ты увидишь, что это нужно больше тебе, чем мне.
Я смолчал, а потом как будто толкнул кто-то, взглянул на исчезающий силуэт, промямлил нечто, махнул рукой:
— Извини, чуть дурь не ляпнул, не обращай внимания. Так, минутная слабость…
Свет, что уже таял, разгорелся, Тертуллиан возник в прежнем блеске. Огненные глаза впились в мое лицо, прожгли, я ощутил себя червячком, распластанным на стеклышке под окуляром микроскопа.
— Слабость? — повторил грохочущий голос. — Все мы в вечной борьбе прежде всего с собой, а уж потом… Что тебя тревожит?
— Не тревожит, — ответил я с досадой. — Понимаешь, я человек такого мира, где все стараются приспособить, запрячь в работу. Ветер у нас крутит ветряки и носит дирижабли, вода вертит лопасти турбин и… словом, вырабатывает магию… нашего времени, собаки пасут скот, атом взрывает горы и прокладывает дороги…
Он слушал терпеливо, а я все не мог остановиться, ибо остановиться — ляпнуть то крамольное, что засело… нет, пока что зародилось в башке, но я знаю, что такие мысли так просто не испаряются.
— И что же? — спросил он наконец.
Я взглянул в его пылающее лицо и понял, что он видит меня насквозь.
— Тертуллиан, — проговорил я с трудом, — меня унижает и оскорбляет то, что в этом мире есть люди, которые пользуются знаниями… скрытыми от других! Это нечестно… по законам моего старого мира. Я говорю о магии. И хоть убей, но я не считаю, что пользоваться магией — плохо. Другое дело — кто ею пользуется…
Он вскинул руку, прерывая, хотя именно сейчас я вступил на твердую почву и мог бы разглагольствовать в духе общечеловека часами: мол, все зависит от человека, вообще нет плохих наций, террористы не имеют национальности, атомная энергия худо или благо — в зависимости от того, кто ею владеет…
— Погоди, — сказал он, — я понимаю, что тебя гложет.
Более того, зная тебя, могу сказать, что не остановишься. Да-да, будешь и дальше стараться овладеть этим отвратительным знанием и… погубишь душу.
Голос его впервые прозвучал с невыразимой печалью. Я запнулся с ответом, развел руками:
— Тертуллиан, прости… Но это не просто вызов мне, понимаешь? У меня другое мировоззрение. Я продолжаю верить, что все зависит от того, в чьих руках, к примеру, лук со стрелами. Можно охранять овец, стреляя в волков, а можно грабить путников. Так и магия. Она не может быть хорошей или плохой!
Он кивнул, свет слегка померк, а когда зазвучал голос снова, я поразился глубине скорби в нем:
— Ричард, Ричард… Господь да хранит твою мятущуюся душу… Ричард, сама магия на самом деле просто магия, однако на человека, владеющего ею, действует… не могу подобрать слово… как вино на слабого человека!
Теперь уже он запинался, с трудом подбирал слова.