Всю водку не выпьешь, всех баб не обслужишь. Отчего не женишься на этой светленькой из технического отдела? Он осторожно опустил своё огромное тело на кровать.
Понимаешь, тут закавыка одна есть, лицо Свинарёва сделалось сверхсерьёзным.
Какая?
В фамилиях. Я хочу свою сменить. Не просто так, а при женитьбе. Эдак солиднее.
Ну, меняй! В чём дело?
Так у неё фамилия Заплаткина. Не могу. Я общественный человек. Помню об этом всегда.
Послушай, воскликнул Суслов с пафосом. Это же поправимо сделай двойную фамилию.
Какую?
Ну, невозмутимо пояснил тот, её и свою объедини. Будет, как у солидных людей в прошлом веке: Николай Свинарёв тире Заплаткин. Весомо!
Николай, похоже, не знал, что ответить, моргал странно: левый глаз его застыл, а правый продолжал дёргаться. Сказал:
Тебе хорошо! У тебя и рост, и фамилия будь здоров!
Суслов, прижавшись лицом к стене, начал ржать. Тонкая светлая кожа на его лице порозовела и, казалось, вот-вот лопнет. Когда смех прошёл, потирая лицо руками, предложил:
Ну, раз две фамилии не хочешь брать возьми две трети её фамилии и баста!
Не понял сходу. Повтори! заинтересованно откликнулся Николай.
Повтори, попросил и Александр. А то с дробями у него не того, а ты две трети
Лицо Суслова сделалось из розового красным, он пояснил, еле сдерживаясь:
Ну, полная, если возьмём: Заплаткин. А если треть первую отбросить, то будет Латкин! Это уже звучит, правда?
А так можно? в раздумьи спросил Николай. Лицо его было более чем серьёзно.
Консультироваться надо, дело юридическое, обронил Суслов и, сделав глубокий вдох-выдох, кажется, освободился от напряга рвавшегося из него смеха.
Разговор показался Ковальскому дикостью и он вышел на кухню.
Пока его не было, диалог в комнате приобрёл новую окраску. А фамилия по линии отцовской у меня могла быть Давыдов. Отец-то умерший Давыдов, проговорил внушительно Николай. Рассказывают, что поэт-рубака Денис Давыдов после войны с Наполеоном поселился под Сызранью в своём именьице и частенько наезжал в наше село. Там и появились мои корни. У него было пять сыновей. Понимаешь, любовь не любовь, а жила у него, говорят, зазноба там
Чё городишь-то, кто говорит? Годков-то сколько прошло?! Разумеешь? пытался серьёзно возразить Суслов, но, не сдержавшись, захохотал: Ври, но меру знай!
А я знаю, не обидевшись, ответил Свинарёв. Приезжай в наше село увидишь: цельный конец села с фамилией Давыдовых.
И что, все потомки поэта?
Ну, как сказать. Лихой был человек!
Он хотел обидеться на Суслова и сказать что-нибудь такое, чтобы прозвучало веско, но не нашёл нужные слова. Николай твёрдо знал от односельчан, что Давыдов наведывался в его село. «А раз бывал, то в чём вопрос? Значит могло и быть что-то! А если нет, то всё равно фамилия известная! Зря Суслов смеётся. Ему не понять».
Послушай, а Баратынский не заезжал в ваше село? очень серьёзно поинтересовался Суслов.
Николай слышал такую фамилию, но не мог припомнить, где. Ответил не спеша:
Многие приезжали Жизнь была. Он по-учительски покачал головой: Историю своей страны надо знать, а как же! При этом лицо его являло саму железобетонную уверенность в правоте сказанного.
И всё же, чувствуя скрытую насмешку в словах Суслова, решился добавить:
Антиресоваться историей и международным положением страны опять же всегда пользительно. Вот, скажи мне: война с Китаем будет аль нет?
Что ты сразу так? опешил Суслов.
Свинарёв поднял обожжённый палец кверху:
Не сразу! Это государственный вопрос! На Даманском инциндент. Это непростое событие. Китайцы подружатся с Америкой. И что дальше?
Не будет этого, высказался твёрдо Владимир. Иначе мировой пожар. Скорее, у нас с США отношения потеплеют, если мы не дураки. К этому надо стремиться. Пойдёт сближение, китайцы поостынут.
Свинарёву ответ понравился. Вопросов он больше не задавал.
Когда Николай ушёл, Суслов спросил вернувшегося Ковальского:
Послушай, как ты с ним можешь жить в одной комнате?
Он же мистификатор какой-то! Центропупист!
Да мы в разных сменах. Почти не общаемся. Привык.
Весело тут у тебя. Кино, а не жизнь!
Весело, без энтузиазма согласился Александр.
Я кое-что предприму, чтобы ты мог переселиться ко мне.
Согласен?
Ковальский неуверенно кивнул головой.
VI
Наконец-то Александр решился позвонить Шостко.
На вызове, скоро приедет, ответил женский голос.
Ковальский, взяв свою заветную тетрадь с наиболее удачными, как казалось ему, стихами, пошёл на станцию «Скорой помощи».
Женщина у телефона указала на дверь в соседнюю комнату:
Владимир Владимирович там. У него на вызове умерла молодая больная.
Ковальский замер: «Идти или нет?».
Идите, пока нет следующего вызова, прозвучало за спиной.
Накануне Александр перечитывал стихи Шостко. Теперь выплыли отчётливо четыре строки:
«Ну, какие рыжие тёлки и братаны? Вспомнил Александр стихотворение Никульшина. Разве можно сравнивать»
Ковальский открыл дверь. Поэт и врач сидел одиноко за небольшим столом. В одной руке кусок колбасы, в другой хлеб. Он механически жевал. Серое землистое лицо с огромным, вполовину лица, матовым лбом угрюмо.
А-а, стихи принёс, сказал вяло, не здороваясь.
Ковальский смешался. Уйти поздно. А вести разговор, которого так ждал, казалось, было не к месту.
Может, я пойду вырвалось у Александра.
Иди, глухо ответил Шостко. Тетрадь и листочки оставь, посмотрю. Потом позвонишь
Ковальский вышел и остановился у зелёной ограды.
Кругом сновали машины, шли люди. Перед зданием за оградой стояли парни. Там, оказывается, был роддом. Окна его светились радостно и жизнеутверждающе. Долговязый детина весело демонстрировал зелёную красивую коляску.
Она двойная, смотри! Раскладывается!
Худенькая женщина в окошке счастливо улыбалась.
Ковальский шёл в общежитие между жёлтых коробок домов и сквозь шуршание шин автомобилей звучали в его ушах строчки незнакомого поэта:
Жизнь продолжалась О своих стихах Александр сейчас не думал. Хотелось простора и весеннего майского неба. Какое бывает над заливными лугами
* * *
За приговором Ковальский пришёл недели через полторы. Они условились встретиться в парке со старинными дубами за кинотеатром имени XX Партсъезда.
Я отдал в редакцию «Волжского комсомольца» несколько стихотворений. Там обещали напечатать, сказал Шостко, протягивая тетрадь Ковальскому.
В его словах ни восторга, ни удивления. Только исполнение обещанного.
Отдельные строки просто хороши, вне всякого. Но порой гуляют интонации Пушкина, Есенина
Ковальский вздрогнул. Ему показалось, что сейчас его собеседник скажет нечто такое, что взбодрит его: такие имена названы!
Вы показывали ещё кому-нибудь свои стихи?
Нет, только вам.
Покажите. Я могу ошибаться. Поэзия такая штука Но мой совет: читайте классиков. Хотя бы для того, чтобы не повторяться. В областном центре есть литературное объединение «Молодая Волга», сорок минут на автобусе. Попробуйте поездить, хуже не будет. Помните всегда об образе. Душа отзывается на образ. Чем художественней, то есть образней, текст, тем больше он работает. КПД воздействия текста бывает больше единицы. Ибо читатель воспринимает образы душой. И образы по-своему многократно усиливаются. У каждого по-разному. Это азы, понимаешь?
«Недавно ругал меня за техницизмы, за «стоп», а сейчас это его «КПД» как понять? думал Александр. Хотя тут устная речь поэта, а не стихи»
Образ во главе всего! Техническое образование, вернее, мышление хорошо. Но для поэзии нужно нечто иное продолжал поэт.
Они шли по аллее парка, мимо высоких кряжистых дубов. Было пустынно и холодно.
крутились в голове Ковальского строчки поэта.
«Смогу ли подняться на такую высоту? волной захлестывала мысль, поэзия должна мучиться над вопросами, на которые нет ответа, так он сказал. Но, ведь, это намеренный бег по кругу?»