Хорошо, давай тащи сюда свои ящики, поняв ситуацию, разрешил я ему.
Так он притащил не несколько, а пятнадцать больших ящиков из-под яблок. Наверное, там было по двадцать с лишним килограммов в каждом ящике. Здоровенные и тяжеленные оказались эти ящики. Я забил ими всю ванную комнату в каюте. И плюс к тому же было ещё два свёрнутых ковра.
«Господи, думаю, вот это да, вот это я влетел. Что мне теперь с этими вещами делать?» А потом решил, понадеявшись на русский авось: «Да ладно, может быть, пронесёт».
Таможня во Владивостоке особо нас тогда не трясла. Семён Иваныч умер, и никто такими ловкими пальцами не лез в карманы пиджаков, чтобы оттуда достать один рубль или лотерейный билет за тридцать копеек, которые могли бы серьёзно подорвать экономику СССР. А после выявления такого преступления несчастного морячка, который по пьяни забыл вынуть из кармана советское достояние, лишали визы и возможности совершать заграничные рейсы.
Мы же стояли на линии. Возить ни в Америку, ни из Америки было особенно нечего. Это же не японская линия, когда оттуда прут всяческое барахло, машины и всё остальное к ним в придачу.
Так оно и вышло. Никто особо нас не досматривал. По каютам таможенники не ходили. Мы заполнили декларации, принесли их в столовую, где, как обычно, и собирали их при отходах. Этим дело и закончилось. Всё. Так и отошли из Владивостока.
Ну, отошли и отошли. Обычно я с утра ухожу в машинное отделение на работу, возвращаюсь в обед, после обеда опять пропадаю в машине. Вечером смотрю какой-нибудь фильм по видику и ложусь спать. Такой был режим работы и отдыха в течение рейса.
Но где-то дня через четыре просыпаюсь ночью оттого, что кто-то кукарекает. Странно, интересно, думаю: «Вот это да! Что у меня, крыша едет или я дурак какой-то?»
Я обошёл, осмотрел всё в каюте. Кукареканье раздавалось откуда-то из ванной комнаты. Но она была забита злополучными ящиками и не было видно, откуда это нечто кукарекает. Думаю: мне это кажется. Положил голову на подушку, заснул и всё. Больше не слышал кукареканья.
На следующую ночь произошло то же самое. А каждый день, приближаясь к Америке, мы переводили часы на один час через два дня. Получается, что в первый раз оно закукарекало в два часа ночи, потом в три, потом в четыре часа.
А из Владивостока в Сиэтл с нами решил проехаться корреспондент какой-то то ли сан-францисской, то ли сиэтловской газеты. Он неплохо говорил по-русски.
По-английски я тоже тренировался, особенно сейчас, потому что в рейс с нами пошла Галина Степановна преподаватель английского языка.
Как она нас дрючила, бедных и несчастных! Она вычисляла, где мы можем находиться, ловила нас, и после этого мы минимум два часа проводили в её твёрдых, жёстких объятиях преподавателя английского языка. Из этих тисков уже невозможно было никуда вывернуться. Галина Степановна скручивала из нас верёвки и вбивала в нас этот английский язык со страшной силой «П нулевое», невзирая на ранги и должности.
А тут ещё и американец был. Так что вбитые знания, что черпали мы от Галины Степановны, мы понемножку применяли к этому американцу. С носителем языка велись различные разговоры на всевозможные темы. Ох и любопытный был этот корреспондентик. В общении с ним иногда использовались слова и выражения, которые Галина Степановна вбивала в нас кувалдой. После этого они залегали в памяти глубоко и надолго.
И вот как-то утром, проснувшись от кукареканья, я пошёл на мостик. Поднявшись туда, я увидел американца, тупо уставившегося в лобовое стекло.
Судно было основательное, ледового класса, мощное. Моряки эти суда между собой называли «морковками». Оно имело два мощнейших дизеля, и метровые льды для него в полярных морях были что семечки. Но мы пока шли на одном, чтобы было экономичнее. Приближались мы к Алеутам. Штормило, баллов пять-шесть было, но качки практически не чувствовалось из-за солидных размеров судна. Длиной оно было около 180 метров.
Не выдержав тишины мостика, я обратился к корреспонденту:
Майкл, ты живёшь в каюте прямо надо мной. Я старший механик, если ты помнишь. Тот утвердительно кивнул. Мы с ним уже не один раз вели различные беседы, в которых то он поправлял мой английский, то я его русский.
Поэтому, убедившись, что он меня понимает и слушает, я продолжал:
По ночам тебя ничего не тревожит? На эти слова Майкл с удивлением приподнял брови. Потому что расположение твоей каюты примерно такое же, как и моей. Я постарался развеять его непонимание: И туалет, и ванная у тебя находятся так же, как и у меня.
Правда? А я и не знал об этом. Значит, мы по-настоящему соседи? Майкл повеселевшим взглядом смотрел на меня.
Конечно, соседи, продолжал я. Даже и вентиляция из туалета и ванной у нас одна. Так я вот о чём хочу спросить тебя, мялся я, как бы покорректнее задать вопрос.
Из вентиляции у тебя кукареканья не слышно?
Корреспондент широко открыл глаза, и они у него округлились. Он посмотрел на меня с удивлением:
Нет, ты знаешь, у меня в туалете ничего не кукарекает, может быть, тебе это послышалось?
Да нет, ночью, то ли в два, то ли в три часа, там что-то начинает кукарекать.
Нет, у меня в туалете ничего не кукарекает, подозрительно глядя на меня, уверил меня Майкл.
Когда я узнал, что у него ничего не кукарекает в каюте, я попрощался с корреспондентом и вернулся в каюту.
Через полчаса забегает ко мне капитан:
Дед, ты что, совсем сдурел, что ли?! Ты что к американцу пристал? Он вообще думает, что у тебя крыша поехала, потому что у тебя там, он постучал себя кулаком по голове, где-то ночью что-то кукарекает.
Ты знаешь, Валерий Николаевич, на самом деле кукарекает, попытался я объяснить ситуацию возбуждённому капитану.
Да не может быть, чтобы кукарекало, так же напирал он на меня.
Хорошо, тогда я приглашаю тебя на концерт этого кукареканья. Давай приходи, посидим, послушаем. Ну, часика через полтора. Придёшь?
Он и точно пришёл в назначенное время.
Мы сидим, пьём чай, курим и ждём.
И в самом деле, вдруг послышалось: «Кукареку!» Услышав петушиный призыв, капитан подозрительно уставился на меня.
Тут уже пришла моя очередь отвязываться, и я с ехидцей интересуюсь:
Ну что? Кукарекает? Слышишь?
Точно! Кукарекает, озадаченно покачал головой капитан и почесал в ухе пальцем.
Думал сначала, что показалось. А оно и в самом деле кукарекает. А где оно у тебя кукарекает? Он уже с интересом смотрел на меня, забыв про чай.
Да вон там, в спальне, махнул я рукой в сторону ванной комнаты.
А из спальни дверь шла в ванную комнату, и сейчас она была открыта.
Ванная комната была огромной. Там находились ванна, туалет, и ещё там можно было бы и в футбол поиграть. Места было достаточно.
Капитан зашёл в ванную и остолбенел: там всё было забито ящиками.
Откуда ящики?! возмущённо завопил он.
Зайцев попросил привезти. Я наивно смотрел на бешеного капитана и хлопал глазами.
Ты что, дед, дурак, что ли?! Если бы ты влетел с этими ящиками во Владивостоке, когда таможня проверяла, пароход бы арестовали! Что ты натворил!
Но ничего же не случилось с прежней наивностью пытался оправдаться я.
Это тебе просто повезло, что они сюда не зашли, зло сплюнул капитан. Да Ну, ты и дурак, дед! Ёлки-палки, вот это же надо! От возмущения он потерял все слова.
Потом, немного успокоившись, он поглядел на стопу ящиков.
Может быть, в каком-то из этих ящиков что-то кукарекает? предположил он.
Да я вроде бы перебирал их и ничего не нашёл, оправдывался я.
Но кукареканье неслось именно откуда-то оттуда.
Он бац, бац, бац, ниже, ниже Простучал по ящикам.
Да, говорит, радостно поднимая лицо ко мне. Вот из этого ящика и кукарекает. И на самом деле. Я прислушался к этому ящику. Точно! Этот ящик кукарекал.