Он повторял это каждый раз перед премьерой. Переживал, что нам может не понравиться.
Дастин в это время отстраивал гитару, подкручивал звук на комбике.
Приступим? Дастин уставился на Кирана, всем видом говоря «давай сделаем этой!»
Киран едва заметно кивнул, но не вступал. Настраивался. Так всегда бывало с новым материалом. Как если бы Кирану требовалось время, чтобы принять его.
Раз, два, три, и тихо проговорил он.
Гитара Кирана вступила первой, далекими протяжными нотками, в которых я уловил раздирающую недосказанность, словно два близких человека потеряли друг друга, так и не успев поделиться самым сокровенным.
Дастин щелкнул пальцами, и теперь они оба играли вступление. Дастин, как всегда, ритмическую часть. В этот раз ритм был не прямой, с акцентами на разные доли; Киран продолжал мелодию, но уже другую. У меня родился образ, будто я высматриваю добычу в образе хищника с высокой горы. Мощный брейк в конце, от которого что я, что Джейк начали кивать в такт.
Когда начался куплет, дверь в дальней комнате отворилась. На пороге стоял Крис. Пьян он не был, но чувствовалось, что выпил прилично. Он приблизился к нам и стал трясти головой в такт бесшабашному панковскому ритму куплета. Джейк подхватил его порыв, отошел в сторону и начал типичные хардкорные танцы бил себя в грудь, изображал гориллу.
Я начал подбирать ритм, стоя играл по воображаемым барабанам, притопывая ногой. Нам было весело.
Единственный, кто пока не разделял нашего настроя был Эрни. Я повернулся в его сторону. Тут же меня ослепил яркий свет встречной машины. Или автобуса. Или грузовика. В моих ушах завопил клаксон. Я оторвался от пола, буквально воспарил (при моих ста плюс килограммах). Увы, не от нашей возносящей музыки. Мгновением позже клаксон в ушах сменился треском, а в голову от удара ворвалась мощная вспышка.
Похоже, Эрни все-таки уснул за рулем.
3
Не могу открыть глаза. Знаю, случилось страшное, но ни отчаянных криков, ни душераздирающих стонов, ни скрежета металла не слышно. Колыхание огня похоже на колыхание флага. Искривляет воздух.
Прислушиваюсь. Спокойно: размеренное сопение не мое. Болит ли что-то? Конечно, болит. Не желаю прислушиваться к собственным очагам. Успею сделать это еще ни один раз. Жадно ловлю звуки вокруг. Вот равномерное пищание рядом с головой. Понимаю, что это больничный прибор. Значит, не придется забивать голову сбором фактов, жив я или нет. Уже легче.
Но глаза не открываю, боюсь. Продолжаю сбор информации. Поодаль какой-то гам, суета. Теперь точно: я в больнице. Выходит, сейчас самый разгар рабочего дня. Мне бы хотелось, чтобы была глубокая ночь. Но выбирать не приходится.
Я готов. Лишь бы не оказалось, что я ослеп.
Глаза режет от света. Пытаюсь прикрыться рукой, но та не слушается, просто дергается. Уже что-то. Зрение восстанавливается, но ощущение, будто под веками по мешку с песком. Корки на ресницах еле разлепляются. По правому виску пробегает слеза. Пытаюсь приподнять голову, ничего не выходит. Шевелю ногами бестолку. Грудь сжимает от волнения, в животе покалывание, но не как от мелких иголочек, а словно в меня вонзают лезвие кухонного ножа для овощей тоже мало приятного. Открываю рот ни звука. Даже сип, вырывающийся из горла, кажется мне надуманным.
Я готов отдаться панике. Теперь понимаю, чего действительно боялся всю свою жизнь: быть неспособным даже к элементарным действиям. Я провалюсь со стыда, если моя мать или девушка будут подтирать мне зад. Да и с моей массой сделать это для них будет невозможно.
Мэтт. О боже, Мэтт!
Голова тоже не двигается. Черт. Черт!
Скашиваю до рези глаза. Вот же она мама. Ее сопение я слышал.
Не шевелись! Пожалуйста, не шевелись.
По ее щекам бегут не слезы. Это тропический ливень.
Я должна позвать врача. Я вернусь, скоро вернусь. Обещаю, у самого выхода. Только не шевелись!
Она вылетает из палаты, едва не снося дверь. Я же остаюсь сам с собой, один на один. Пока не озвучен диагноз, рассчитываю свои силы, волю. Я не смогу жить овощем или недееспособным. Дело не в мелких радостях жизни, вроде вечерней прогулки, секса. Я не смогу прожить ничего не делая в этой жизни. Привязав к себе родственников. Не смогу. Но и не смогу все завершить Сейчас.
Всплывает «Малышка на миллион». Нет-нет-нет. Стой. Не торопись. Узнай детали. Ради всего святого узнай детали! И хоть ты далеко не самый прилежный христианин, просто дыши. Вдох. Выдох.
Так лучше, Мэтт, чувствуешь?
Обычно в разговорах с самим собой я обращался к себе «парень», «мужик». Сейчас приятельское общение не сработает. Нужно что-то более глубокое, заботливое.
В открывшуюся дверь входит врач. Носит усы в дань современной моде. Из него бы вышел неплохой шериф. Внешне уж точно. Пытаюсь понять, что у него на уме. С чем он пришел. Неужели удивление?
Ха! Мэтт! Вы только посмотрите! он обращается к моей матери, которая семенит за ним. Все благодаря вашим молитвам.
Мама не слушает его. Не может оторвать от меня глаз. Меня же интересует врач-шериф.
Итак, Мэтт, как самочувствие?
Ну-у-у я жив, сиплю.
Конечно, жив. По-другому и быть не может. Правда, мисс Новак?
Она не отвечает. Плачет, уткнувшись в плечо доктору.
Какие-то боли присутствуют? одной рукой он обнимает плачущую мать, другой держит планшетку для сбора анамнеза. Писать ему нечем.
Я не чувствую конечностей. Не могу ничем пошевелить.
Это пройдет, не сомневайся. Вы попали в знатную передрягу. И, кстати, мои поздравления: сегодня ты вышел из десятидневной комы.
Мои глаза расширяются.
Наверняка тебе будет что рассказать своим друзьям и знакомым. Люди любят истории с того света.
Врачи особая каста людей со специфическим чувством юмора.
Перечень твоих травм внушителен: переломы, переломы, переломы, в том числе позвоночника именно поэтому у тебя сейчас проблемы со связью с телом, но все это пройдет, уверяю. Мы потрудились на славу. Про мелочи, вроде порванных связок, молчу. Ну и главное
Мама берет доктора за руку. Смотрит на него, будто передает мысли взглядом.
Понимаю, вы хотите побыть с сыном. Я зайду позже.
Он кивает мне и направляется к выходу. Его халат развивается как плащ супергероя.
Мама пододвигает стул ближе к койке, чтобы я мог ее видеть.
Авария? спрашиваю я, хотя ответ мне известен.
Она прячет лицо в ладонях и трясется в припадке. Мне нужно больше информации, но я не могу остановить ее. Пускай выплачется. То же самое ждет и меня в скором времени.
Смотрю в окно, где торчит угол соседнего корпуса. Приковываю взгляд к медленно ползущим облакам. Убегаю от осознания своих увечий, комы. От того, что утаил врач.
Вопрос вот в чем: что стало с парнями? И следующий: что станет с нашими жизнями? Интересно, уцелело ли оборудование?
Я начинаю заводиться. Собственная рассудительность поражает меня. Будто я нахожусь в привычных комфортных условиях. Что-то внутри подсказывает: должно быть иначе. Нет, я не должен бесноваться и размахивать руками, да и не могу сейчас этого сделать. Но, совершенно точно, я должен быть, как минимум, встревожен.
Тишина давит. Мама успокоилась.
Что с парнями? спрашиваю я. Не смотрю на нее, не могу.
Джейк и Киран в тяжелом состоянии, но уже пришли в себя. Дастину досталось меньше. Крис и остальные ребята из вашей команды отделались легко. Ну, по сравнению с вами. А вот ваш водитель
Я понимаю, что Эрни больше нет с нами. Он не умер, не погиб. Его просто нет.
Расскажи, что произошло, прошу я.
Мама отводит глаза. Вижу, она не хочет говорить об этом. Еще не смирилась с тем, что именно ей придется стать проводником дурных вестей.
Доктор, она резко дергается, блеск надежды в уставших заспанных глазах. Доктор сказал, тебе нельзя нервничать. Сначала нужно восста