Другие отвечают с глубокой симпатией, находя самые успокаивающие слова:
На хрен эту суку!
Вербал скребет свою трехдневную щетину и погружается в глубокую задумчивость. Созерцательное настроение заставляет его заглянуть в почти пустой кувшин с пивом, и бармен приносит ему новую кружку, взяв плату за разбитую.
К Вербалу присоединяются другие мужчины.
Она говорит, что скучает по Гарри?
Нет, все время говорит, что больше не хочет его видеть.
Да, не очень-то хороший знак.
Не то, на что я надеялся, если говорить правду, высказывается Вербал.
Да уж.
Как большинство мужчин, они заурядны и склонны к мифотворчеству. За плечами у них скучные россказни дедушек да кровь воинов и пьяниц. На протяжении многих лет им приходилось соскребать своих сломленных отцов с заднего крыльца и прикладывать холодные компрессы к разбитым носам матерей. Они проснулись сегодня в грязном кухонном углу под хмурые взоры жен, которые сами рано потерпели жизненную неудачу. Вот то, что они получили в наследство и что оставят в наследство своим детям.
Ее дети тоже переехали к тебе?
Все трое.
Трое! Да чтоб я сдох!
Господи, забери меня уже к себе.
Вербал, да это просто проклятие какое-то. Неудивительно, что Гарри больше не выглядит таким мрачным.
Повезло поганцу.
Она хоть хороша в постели?
Больше нет, говорит им Вербал. Лежишь как на свежепойманном окуне.
Дидер однажды так и сделал. Случайно, конечно. Не смотри на меня так. Мы с ним, мы были
Всего три недели прошло, она могла бы быть и погорячее!
Печальная история.
И что, блин, вы с Дидером сотворили с тем бедным окунем?
Я же сказал, что это была случайность.
Но охотинспектор сказал
Чьим словам ты веришь? Его или моим? Никто ничего плохого не делал, просто, когда Дидер
Давайте еще выпьем.
И в этот раз по полной.
Кружки наполнены до краев, и в пене отражается тусклый свет.
За Дидера и его Большеротого Окуня, пусть Господь простит его заблудшую душу.
Женщины собрались в кружок и танцуют в одиночку или парами под одиночные звуки гитары или банджо, доносящиеся из музыкального автомата. Даже если бы они прислушались к мужчинам, чего женщины никогда не делают, они их не услышали бы. Мужские страхи не имеют к ним отношения. Есть дилеммы, которые невозможно уравнять или разрешить. Его жалкие заботы и проблемы не выдерживают никакого сравнения, думают женщины. Вы только взгляните на растяжки, морщины на верхней губе и двойной подбородок. Хорошо, что задница еще не совсем обвисла.
В комнате стоит такой густой дым, что в нем застреваешь как в колючей проволоке.
Женщины жмутся друг к другу и смеются слишком громко, но совсем невесело и привлекают к себе не того сорта внимание, как и должно быть. Этой ночью все пойдут трахаться или сгинут на парковке в мутных потоках и водоворотах, которые пришли за всеми нами. Так всегда бывает, но сейчас всё хуже, чем обычно.
Звериные головы смотрят вниз, а мы смотрим на них, гадая, кто из нас сильнее заброшен.
Моя мать каким-то образом все еще здесь, растекается по мокрому заляпанному полу. Я не знаю, жива она или мертва, но ее присутствие чувствуется повсюду. Она знает, о чем они говорят, знает их страхи и пахнет ровно так же, как все остальные. Я чувствую, как она проносится поблизости, просто вне поля зрения. Приторный запах сладких духов, пота и безрассудства. Она сидела здесь, на высоком табурете, на том же месте, где я сейчас, когда встретила отца. По крайней мере, мне так рассказывали.
Хочешь потанцевать, Вербал? спрашивает женщина. Ей уже под сорок, но говорит она нарочито низким голосом, расставляет бедра так широко, словно перелезает через плетень, и знает, что все происходящее здесь неизменный ритуал.
Вербал Рейни, хозяин своей собственной судьбы, по меньшей мере такой же храбрец, как его кузены и дяди, царапает ногтями по барной стойке, отколупывая кусочки лака.
Почему, черт возьми, нет? Пойдем, милашка! отвечает он.
Бетти Линн окружена клубами дыма. С момента, когда я последний раз ее видел, ее детские округлости практически пропали. Живот плоский, и в девятнадцатилетних глазах видны эоны нелегких переживаний. Она поворачивает голову ко мне, словно благодаря за жизненные уроки. Я киваю в ответ.
Дикий кабан продолжает вершить свой суд, глядя на нас сверху. Мать, невидимая, но находящаяся всего в нескольких дюймах от меня, хихикает. Дым клубится вокруг нас, пока я почти не начинаю верить, что мы больше не существуем.
Мы существуем и знаем это, но больше нет нужды это признавать.
ОНИ РАСПЕВАЮТ И РИСУЮТ ГЕКСАГРАММЫ.
Река разлилась за пределы поймы и вышла из берегов, а группка ведьм под предводительством Вельмы Кутс собралась около дома. Они остановились в лесах на краю наших владений, проводят ритуалы, тыкают пальцами и проклинают. Меня это начинает подбешивать.
Я выхожу к ним в бушующий ветер и дождь. Кроме Вельмы Кутс, там еще шесть женщин три невзрачные, одна красивая и совсем подросток, старая кошелка и древняя старуха. Для своей церемонии они напялили шали и какие-то рваные тряпки, а головы обмотали кружевными платками. За считаные секунды я промок до костей, как и они. Они вросли в землю глубже, чем любое дерево. Явились из болот на эту странную встречу на этот колдовской обряд.
Нам нужно твое семя, говорит Вельма Кутс.
Прекрати уже нести чушь!
Нам нужно взять твой уксус.
Вода льется в ее рот во время разговора. Я оборачиваюсь и замечаю Доди в окне спальни, а рядом изогнутой струей стекает вода с флигеля. Доди возбуждает роль, которую она играет в нашем противостоянии. За ней внезапно возникает какое-то движение. Тени шевелятся, когда братья клонятся вперед. Они понимают, что тоже являются частью происходящего. Семя у нас одинаковое.
Мне до смерти хочется курить.
Нет.
Твоя гордость будет стоить жизни всем нам!
Ты говоришь это, стоя в самом центре всего?
Я делаю то, что должна.
Как все мы.
Только не ты. Томас, ты должен выполнить свою обязанность.
Смех нарастает у меня в груди, но не прорывается наружу.
Как сказала Доди, есть сила в именах. Мое имя часть меня и тоже предмет моей гордости. Ты не можешь взять одно без другого.
Вокруг нас завывает и плачет буря, а ивы, тополя и сумахи кланяются ей и дико машут ветвями. Я не умру, как мой отец, и не стану посмешищем.
Этот ураган расплата, он пришел за тобой, Томас. Мертвецы здесь, они выходят.
Меня не волнует.
Если не у тебя, то Доди получит семя у кого-то из твоих братьев.
Не сомневаюсь.
Остальные колдуньи начинают новый напев, монотонный, словно мелодии древней Ассирии. Эта песня стара как мир и звучит в ритме грохочущего грома. Я топаю в такт ногой по грязи. Они кружатся и протягивают руки к моему лицу. Никто из них не обращается прямо ко мне.
Как тебя зовут? спрашиваю я девушку-подростка.
Та отступает назад словно от удара. Ноздри у нее горят от озона и бьющих молний. У наших ног плывут утонувшие поганки и утки, а ил плещется как белые барашки в океане. Старуха смотрит на меня и девушку и говорит: «Ш-ш, детка!» У имен есть сила, раскрывать их другим опасная затея.
На лбу девушки мокрый шнурок, а молнии вспыхивают то слева, то справа от нас.
Лотти Мэй.
Ты работаешь на фабрике.
Да.
Ты должна быть там прямо сейчас.
Ее обижает эта светская беседа и то, что я поставил под сомнение ее компетентность в роли одного из моих сотрудников. Даже в такой серый мокрый день мне виден заалевший на ее щеках румянец.
Я попросила другого человека выйти в мою смену. А вам не стоит волноваться о таких вещах в такое время. Как я слышала, на вас лежит ответственность побольше. Ответственность за Кингдом Кам.
Не больше чем на тебе или ком-либо еще.
Я пристально смотрю на нее, и она ловит мой взгляд. Кажется, я влюбляюсь. Делаю шаг вперед, и она отступает чуть ли не прямо в кусты.