Вот это да, сказал Том Скелтон, Пипкин свое дело знает!
Ничего не скажешь, согласились все.
Крадучись, они двинулись заросшей тропой к полуразвалившемуся крыльцу.
Том Скелтон в одиночку, сгорая от нетерпения, поставил ногу на первую ступеньку. Остальные, разинув рты, восхищались его смелостью. И вот, обливаясь потом, дрожащие мальчишки плотной толпой поднялись на крыльцо под истошные вопли досок под ногами. Каждому хотелось отшатнуться, повернуть назад и дать стрекача, но их зажимали спереди или сзади. Так, выпуская то одну ложноножку, то другую, амебообразное создание, источая мальчишечий пот, перемещалось перебежками и урывками к парадной двери дома, высокого, как гроб, но вдвое у́же.
Они долго топтались на месте, протягивая руки, словно лапы огромного паука, чтобы повернуть холодную ручку или дотянуться до дверного молотка. А деревянные половицы на крыльце прогибались и раскачивались под ногами, угрожая при каждом смещении веса опрокинуть их в тараканью бездну. Доски, настроенные то на «ля», то на «фа», то на «до», пели свою жутковатую мелодию, стоило шаркнуть по ним тяжелым башмаком. И если бы хватало времени и был бы полдень, они сплясали бы мертвецкий ригодон под покойницкий мотив, иначе кто бы устоял перед древним крыльцом, которое, подобно гигантскому ксилофону, только и мечтало, чтобы на нем попрыгали и сыграли мелодию?
Но они о таком даже не задумывались.
Смотрите! вскричал Генри-Хэнк Смит (а это был именно он), сокрытый под костюмом Ведьмака.
И все посмотрели на дверной молоток, к которому тянулась дрожащая рука Тома, чтобы потрогать.
Молоток с головой Марли!
Что?
Ты же знаешь, Скрудж и Марли «Рождественская песнь»! прошептал Том.
В самом деле, личина на дверном молотке напоминала лицо человека с ужасной зубной болью, перевязанной челюстью, спутанными волосами, выпавшими зубами, безумным взглядом. Марли, «мертвый, как гвоздь в притолоке», друг Скруджа, обитатель загробного мира, осужденный на вечное скитание по земле до тех пор, пока
Постучи, сказал Генри-Хэнк.
Том Скелтон взялся за холодную и жуткую челюсть старикашки Марли, поднял ее и отпустил.
Все так и подскочили от сотрясения!
Весь дом содрогнулся, загремев костями. Тени исказились, заставив окна распахнуть страшные глаза.
Том Скелтон по-кошачьи вскочил на перила, глядя вверх.
Зловещие флюгеры на крыше завертелись. Двуглавые петухи закрутились на ветру. Горгулья на западном торце здания изрыгнула двойную струю печной пыли. А из длинных змееголовых извивающихся водосточных труб, когда ветер стих и флюгеры замерли, на черную траву высыпались случайные клочки осенних листьев и паутины.
Том обернулся, чтобы взглянуть на едва подрагивающие окна. В стеклах трепетали подсвеченные луной блики, словно косяки перепуганных пескарей. Затем парадная дверь вздрогнула ручка повернулась, Марли скорчил гримасу и распахнулась настежь.
Ветер, внезапно поднятый дверью, чуть не сдул мальчиков с крыльца. Они закричали, ухватив друг друга за локти.
Затем засевшая в доме тьма сделала вдох. Сквозь зияющий дверной проем ветер подул внутрь дома, втягивая, заволакивая мальчиков через порог. Им пришлось упираться, чтобы не погрязнуть в глубинах мрачного зала. Они сопротивлялись, кричали, хватались за перила. Но потом ветер улегся.
Во тьме зашевелилась тьма.
Внутри дома издалека к двери шагал некто, должно быть, облаченный во все черное, ибо они ничего не могли разглядеть, кроме реющего в воздухе бледного белого лица.
Зловещая ухмылка приблизилась и зависла перед ними в дверном проеме.
За улыбкой, в тени, скрывался высокий мужчина. Они увидели его глаза точечки зеленого огня в обугленных лунках глазниц.
Гм, сказал Том. Гм пакости или сладости?
Пакости? промолвила ухмылка во тьме. Сладости?
Да, сэр.
Где-то ветер играл на флейте каминной трубы старинную песнь о времени, тьме и дальних краях. Высокий человек захлопнул свою улыбку, словно сверкающее лезвие карманного ножа.
Никаких сладостей, ответил он. Только пакости!
Дверь загрохотала!
Дом содрогнулся, пролился дождь пыли.
Пыль снова повалила клубами и хлопьями из водосточной трубы, словно нашествие пушистых кошек.
Пылью пахну́ло из отворенных окон. Пыль выбивалась из-под половиц под ногами.
Мальчики вытаращились на запертую парадную дверь. Марли на дверном молотке не хмурился, а зловеще усмехался.
Что он сказал? спросил Том. Никаких сладостей, только пакости?
Зайдя за угол, они изумились хаосу звуков, которые издавал дом, шепотам, шелестам, скрипам, кряхтеньям, стонам и бормотаниям. И ночной ветер позаботился о том, чтобы мальчики всё расслышали. С каждым их шагом большой дом склонялся к ним, тихо стеная.
Они обогнули дальний торец дома и остановились.
Ибо там возвышалось Древо.
И такого Древа они в жизни не видывали.
Оно стояло посреди просторного двора, позади ужасающего дома. И вздымалось в небо на сто футов, превыше самых высоких крыш, могучее, ветвистое, щедро усыпанное красными, бурыми, желтыми осенними листьями.
А что это, прошептал Том, а-а, смотрите, что это там на дереве!
А Древо было увешано тыквами всех форм и размеров, оттенков и полутонов, и дымчато-желтыми, и ярко-оранжевыми.
Дынное дерево, предположил кто-то.
Нет, возразил Том.
Ветер дул в высоких ветвях, бережно роняя наземь их пестрое бремя.
Древо Хэллоуина, сказал Том.
И оказался прав.
Глава 5
На Древе росли не просто тыквы. На каждой был высечен лик. И ни единый лик не повторялся. Одно око чуднее другого. Носы с каждым разом всё отвратнее, ухмылки чудовищнее.
Высоко, на каждой ветке Древа, должно быть, висела целая тыща тыкв. Тыща усмешек. Тыща скорченных рож. И вдвое больше пронзительных и косых взглядов, подмигиваний и морганий из свежепрорезанных глазниц.
И прямо на глазах у мальчишек произошло кое-что еще.
Тыквы принялись оживать.
Одна за другой, снизу вверх, начиная с ближайших тыкв, во влажных внутренностях стали зажигаться свечи. Сначала эта, потом та, еще и еще, и дальше вверх, и по кругу, три тыквы здесь, семь повыше, дюжина гроздью за ними, сотня, пять сотен, тысячи тыкв воспламенили свечи, озарив свои личины, явили пламя в квадратных, круглых или странно скошенных глазищах. Огонь трепетал в зубастых пастях. Из ушей вылетали искры.
И откуда-то два, три, может, четыре голоса шепотом затянули нараспев что-то вроде старинной матросской песни о времени, о небесах и о Земле, которая поворачивается на другой бок, чтобы уснуть. Водосточные трубы выдували дурман:
Голос заструился дымком из трубы на крыше:
Из распахнутых окон выплыли паутинки:
Свечи затрепетали и вспыхнули. Из тыквенных ртов ветер подстраивался под песнопение:
Том почувствовал, как его губы задергались, словно мышки, оттого, что ему захотелось запеть:
Казалось, из губ Тома струится дымок:
Древо Хэллоуина
Все мальчишки зашептали:
Древо Хэллоуина
И воцарилась тишина.
И в тишине, по три, по четыре, загорелись последние свечи на Древе Хэллоуина, создав огромные созвездия, вплетенные в черные ветви, и проглядывая сквозь веточки и хрустящую листву.
И Древо превратилось в одну колоссальную Усмешку.
Засветились последние тыквы. Воздух вокруг Древа согрелся словно бабьим летом. Древо выдыхало на них сажу и свежий тыквенный аромат.
Ну и дела, сказал Том Скелтон.
Послушайте, куда мы попали? спросил Генри-Хэнк, он же Ведьмак. Сначала дом, потом этот человек никаких сладостей, одни пакости, а теперь вот?.. Я в жизни такого дерева не видывал. Рождественская елка, только огромная, свечи, тыквы. Что это означает? Что это за праздник?
Праздник! промолвил чудовищный шепот, наверное, из закопченных недр печной трубы, а может, все окна в доме разом распахнулись у них за спиной, скользя вверх-вниз, возвещая из темноты: Да! Праздник! прогремел громоподобный шепот, от которого затрепетали свечи в тыквах. Празднество