Другое дело, что его могут и не спросить. Если он не хозяин, а сержант. Прикажут, и куда тот денется? Возьмёт не пару молодчиков, а пяток. С дубинками, ножами, что там ещё принято в мире Виктора Брончина. Эндобиология штука хорошая, но пять вооруженных молодцев величина отнюдь не пренебрежимо малая. Хотя Нет, я ни разу не мастер рукопашного боя. Я эндобиолог.
А стать эндобиологом трудно. И способности нужны, желательно врожденные, и талант, и труд. Чтобы активно менять внутреннюю среду, вот как я сейчас, требуются годы подготовки и пожизненная ежедневная практика. Потому большинство людей ограничиваются лишь трехсотчасовым курсом эндобиологии. По аналогии это арифметика начальной школы к высшей математике хорошего университета. Но большинству хватает арифметики. Чтобы люди шли в математики, нужно их завлечь. Вот мы и завлекаем. Демонстрируем на днях открытых дверей всякие трюки пробегаем стометровку за девять секунд, а в образе так и за семь. Ловим стрелы на лету. Сидим под водой по четверть часа. Преобразуемся в берсерков и устраиваем показательные бои. Поучитесь, попрактикуете лет пятнадцать и вы будете такими.
Про войну с атлантидами отдельно.
Идут многие, в двенадцать лет каждому хочется быть легендарным героем, но через год отсеиваются девяносто пять человек из ста.
Интересно другое: кому, собственно, так не терпится выселить меня из этой простенькой квартирки в более чем неприглядном доме? Куш арендная плата за сорок два дня, уплаченная вперед? Нет, судя по газетам, а их я прочитал дюжину, здесь и за куда меньшие суммы пропадают люди, но хозяин, насколько я могу судить, человек расчетливый. И ради того, чтобы получить квартиру месяцем раньше оговоренного и уже оплаченного, на серьезное дело идти не станет. Что в этой квартирке необыкновенного? Бриллианты мадам Петуховой? Так их могли бы забрать и в мое отсутствие, и в моем присутствии.
Нет, единственно, что отличало эту квартиру из сотен квартир этого дома и тысяч этого квартала то, что в ней жил я. Во мне и причина. Любопытно лишь, какой я: Виктор Брончин или Артём Краснов?
3
До рассвета оставалось немного. Столько, сколько нужно.
Они проехали аллеей, остановились у цветника, некогда роскошного, а сейчас даже в плоских лучах маскировочных фар пугающего мерзостью запустения.
Фонарь не светил. Во всем парке не наберётся и дюжины исправных фонарей, а уж здесь, у цветника, их не было вовсе.
Но им как раз такой и был нужен.
Они вытащили приговорённого из багажника, усадили у фонаря.
Настя забросила верёвку на перекладину. Семён надел приговорённому маску, расправил её, потом затянул петлю вокруг шеи всё быстро, но чётко. На грудь бедолаге повесил фанерку. Затем они вдвоём подтянули приговорённого так, чтобы ноги болтались на высоте полуметра от земли. Приговорённый превратился в висельника. Настя за три минуты собрала из невинных деталей взрывконструкцию и прикрепила скотчем к ногам недвижного тела. Выглядела взрывконструкция внушительно, всякий поймёт, когда увидит. Увидит не сейчас, а когда народ пойдет через Парк к первому трамваю, чтобы ехать на Заречный рынок.
Отошли. Настя сделала снимок один, хватит. Нечего зря светиться.
Они вернулись в машину. За руль сел Семён: если попадётся полиция, меньше шансов, что их запомнят. Впрочем, это было не так уж важно.
Важно было совсем другое.
*
Леонид гулял по Парку неспешно. Второй день отпуска, куда спешить? Ни в Сочи, ни в Крым, ни куда-нибудь ещё он не собирался. Средства не позволяли. А домашний отпуск предлагал развлечений немного: прогулки с Бэрримором, да бутылку пива после заката. Пиво, впрочем, можно было выпить и раньше, хоть утром, но тогда день вообще терял смысл. Были, конечно, разные мелочи вроде игры в шахматы с соседом по балкону, военным пенсионером Александром Александровичем, можно ещё посмотреть кино, почитать книгу, но это действительно мелочи. Как-то не игралось, не смотрелось и не читалось. И потому следовало получать максимальное удовольствие от того, что имелось. Например, от утренней прогулки. Пять пятьдесят пять, людей в парке очень мало, никто не ворчит, что развели-де собак, шагу ступить некуда, и нужно бы всех собак, а заодно и хозяев расстрелять или хотя бы отравить.
Бэрримор, чёрный терьер, сновал по тропинкам с видом чрезвычайно занятым. То обнюхивал старые пни, то лаял на деревья, то нескромно заглядывал в кусты, где, по летнему времени, порой ночевали бездомные, укрываясь кто картонкой, кто пиджачком, а кто и ничем не укрывался.
Ранний час Леонида не тяготил: отпуск, не отпуск, он любил вставать на рассвете. Ему, Леониду, и в пять выйти было бы не сложно, но не стоило ломать привычки Бэрримора: собака любит установленный порядок, а любые отклонения от него воспринимает, словно революцию. А революция она кому как. Не всем на пользу. У Бэрримора есть хозяин, есть собачий корм (опять же, строго по рациону, чтобы не было неожиданностей), есть миска со свежей, отфильтрованной водой, есть противоблошиный ошейник от надежной фирмы, есть две прогулки в день, час утром и полтора вечером, чего же более?
Пёс забежал на аллею, ведущую к некогда красивому цветнику. Сейчас цветник пребывал в небрежении, но если утвердят план передачи Парка некоему закрытому акционерному обществу (название которого не разглашалось в интересах главы городской администрации), Парк ожидала коренная перестройка, вплоть до запрета пребывания в нём собак, бездомных личностей и просто горожан, не имеющих отношения к «жилому комплексу высокой элитности», который знающие люди прочили на место Парка.
Бэрримор залаял, и залаял в особой тональности. Сейчас это был лай, означающий «Внимание! Опасность!»
Леонид поспешил: вдруг кто-то угрожает собаке палкой, ножом, а то и пистолетом. Мимо цветника шла дорожка к остановке, и в это время народ уже тянулся к первому трамваю.
Действительно, народ был. Человек десять. Но они никуда не шли. Стояли и смотрели на фонарь. И Бэрримор лаял не на них, а на тот же фонарь. Вернее, на висящего на фонаре человека.
Удавленник? Три-четыре раза в год в Парке находили повешенных, которых после короткого следствия зачисляли в самоубийцы.
Подходить к удавленнику Леонид не торопился. Просто хотел приглядеться. Взяв Бэрримора на поводок, обошел фонарь кругом. Да уж: к ногам удавленника были привязаны динамитные шашки во всяком случае, в кино их называют динамитными шашками. Или не динамитными, а тротиловыми? В общем, взрывчатка, она и есть взрывчатка. И часы большой механический будильник поверх шашек взрывчатки на левой ноге.
Народ тоже не подходил близко. Кучковался в тридцати шагах, перешептывался, но громко говорить остерегался. Да и что тут скажешь? Главное под взрыв не попасть.
Наконец, мужичок бывалого вида сказал:
Если рванет, то и нас достанет. Лучше подальше отойти, поберечься. Не ровён час
Леонид послушался. И сам отошёл, и Бэрримора отвёл. Но прежде сделал несколько снимков на мобильник. Мобильник был неплохим, новым, подаренным Леониду на новый год взамен умершего от старости, и потому удавленник вышел ясно и четко. Отдельно он снял крупным планом лицо, но тут уже оптика (или электроника?) обеспечить международный стандарт не могла. Впрочем, если не привередничать, всяк мог узнать удавленника: во время прошлых выборов в Думу плакатами с его изображением был обклеен весь город: «Губернатор поддерживает! Поддержи и ты!»
А теперь губернатор никого не поддерживал. Кого уж тут поддержишь, когда сам болтаешься в петле, а к ногам привязана взрывчатка с будильником?