Школа находится в поселке Наратай, улыбаясь, пояснял Алексей Александрович. Это недалеко, но на другом берегу Ангары.
Наратай так Наратай, согласился я.
Мог ли я тогда предположить, что «годик-другой» затянутся на полвека?
На следующий день я уже ехал к месту назначения. Рабочий поезд из тепловоза и двух прокуренных вагончиков подобрал меня на уже знакомой станции Братск и неспешно повез в неведомое будущее. Проехали на очень малой скорости по ажурному мосту, перекинутому через Ангару между двумя абсолютно отвесными скалами, которые в здешних местах зовут «щёками», потом обогнули гору Монастырскую и понеслись вдоль берега Ангары мимо сел Красный Яр и Лучихино. Временами мелькали какие-то безлюдные бревенчатые бараки. Попутчики объяснили, что это остатки брошенных зэковских лагерей.
Вечером сошел на полустанке Сурупцево.
Было еще светло. Я вышел на крутой берег Ангары и замер от неожиданного вида потрясающей красоты. В лучах заходящего солнца загадочно светились посеребренные инеем вершины вековых елей на противоположном берегу, который, как потом оказалось, был одним из многих островов; а внизу шумела и позванивала быстрыми стрелами ледяных вод могучая река. Временами издали доносились странные вздохи, которые, казалось, исходят от какого-то сверхъестественного существа невиданной силы. Сказочная сила и стремительность тока вод завораживали, и я простоял на берегу, пока не стемнело.
Нужно было каким-то образом попадать на другой берег. Я поднялся в домик станционной службы, и дежурная тетенька объяснила, что утром за почтой прибудет с того берега лодочник, который доставит меня куда надо.
А до утра куда деваться? спросил я.
Не тужи, паря, ободрила меня дежурная. Переночуешь у меня на вокзале.
Она открыла «вокзал» маленькую каморку, в которой, к счастью, имелась довольно широкая лавка.
Располагайся. Только закройся изнутри на крючок, а то здесь недалеко колония, и, случается, зэки по ночам гуляют.
Я бросил на лавку свой побитый в дорогах чемоданчик, сверху фуфайку-ватник, прикрыл каморку, как было велено, и тут же уснул. Ночью чудились какие-то голоса, чьи-то прикосновения, но встать и выяснить, что к чему, не было сил. Проснулся я от того, что за руку сильно дергала перепуганная дежурная.
Слава Богу, живой, заговорила она, когда я открыл глаза. Всю ночь бродили здесь зэки. Я боялась, как бы они чё не сотворили с тобой.
Я потрогал голову шапчонка, летние туфли из кожемита с дырочками за двенадцать рублей на мне, облезлый чемоданчик на месте, значит, все в порядке.
Что ж ты изнутри-то не закрылся? корила меня дежурная. И только тут до меня дошло, что дверь в «вокзал» открыта.
А ведь с вечера я закрывал ее на крепкий крюк
Вскоре появился лодочник. Он забрал мешки с почтой, и мы спустились с крутого берега к реке. По воде плыло множество прозрачных, тонких льдин, которые то погружались, то всплывали в студеном потоке. Как только лодочник отпихнул лодку от берега, течение тут же подхватило ее и с бешеной скоростью понесло вместе со льдинами. Пока лодочник заводил мотор, нас отнесло метров на сто. Но вот затарахтел двигатель, и, заложив крутой вираж и едва не черпая бортом воду, мы устремились поперек течения к противоположным берегам. Лавируя между островами и обходя пороги, минут через тридцать мы пристали к обледенелым бревнам плотбища, рядом с которым было несколько изб остатки старой деревни Усть-Наратай.
У крайней избы стоял грузовик и несколько местных мужиков. Мужики побросали в кузов мешки с почтой, а заодно и мой чемоданчик.
Кто такой? спросил меня пожилой шофер.
Я сказал, что направлен работать учителем.
Учителей мы уважаем, сказал шофер, но глянув на мою легкомысленную обувку, укоризненно качнул головой. Сам-то он, как и другие мужики, был в валенках. Ну, что ж, учитель, прыгай в кузов.
До Наратая доехали без приключений. Директор школы Леонид Григорьевич Пешков уже ждал меня.
Добро пожаловать, Николай Васильевич! приветствовал он меня, крепко пожимая руку. Нам по рации сообщили, что вы едете. Очень рад вашему прибытию. Очень.
Впервые в жизни меня величали по имени-отчеству. Это был непривычный аванс признания.
Леонид Григорьевич обеспечил меня учебниками и методической литературой, и уже через два дня я вел свои первые уроки.
Самым первым был урок истории в восьмом классе. Я вошел в класс, сказал:
Здравствуйте! и ученики встали рядом с партами, приветствуя меня. Их было всего восемь человек, юношей и девушек. Некоторые ростом выше меня.
Тема урока была «Наполеоновские войны». Я стал рассказывать о личности Наполеона, о его честолюбивых замыслах, славных и не славных военных походах и в заключение добросовестно изложил марксистскую концепцию справедливых и несправедливых войн. Наконец, изложение темы было закончено и я, чувствуя, как от спадающего напряжения по спине бегут струи пота, волнуясь, спросил:
Какие будут вопросы?
Урок я выучил хорошо, перечитал немало дополнительной литературы по теме, которая в довольно большом количестве имелась в домашней библиотеке Пешкова и в школьной библиотеке. Но все же волновался.
Вопросы есть?
Есть, с места поднялась русоволосая красавица и, уставив на меня немигающие глазищи, спросила: Скажите, а вы женаты?
Это была Нэлля К., которая, как потом выяснилось, была всего на три года младше меня, своего учителя.
Н-н-нет, в замешательстве пробормотал я
Мои попытки на том уроке вернуться к Наполеону успеха не имели. Ребята вынудили меня рассказать о моей родине, далекой Бессарабии, о Москве и университете.
Вторым был урок зоологии в седьмом классе, потом уроки ботаники в шестом, немецкого языка в пятом и географии снова в седьмом. И так каждый день. Видя, что я не ропщу, мне до приезда новых специалистов, семьи Ильиных, дали вести еще уроки физкультуры, труда, рисования, черчения и пения. Классов-параллелей не было, и поэтому в каждом классе каждый урок был единственным и последним. Поскольку я был комсомольцем, то меня без лишних уговоров вскоре назначили еще и старшим пионервожатым и избрали заместителем секретаря комсомольской организации поселка Наратай.
Режим дня был жесткий: обычно с утра до полвторого уроки, потом обед, небольшой отдых, потом подготовка к урокам на следующий день с обязательным написанием развернутых планов каждого урока. Часто подготовка к урокам затягивалась до 23-х, а то и 4-х часов ночи, а в полседьмого снова подъем, туалет («удобства», конечно, на улице) и школа. Ну а когда в связи с уходом в декрет моей коллеги мне дали еще и классное руководство в пятом классе, послеобеденный отдых отпал сам собой, а так называемая «внеклассная работа» с моими двоечниками-«пятышами» стала затягиваться допоздна.
Когда кончилось первое полугодие, выяснилось, что в моем классе не успевает четвертая часть учащихся. На педсовете Леонид Григорьевич, строго глядя в мою сторону, сказал:
Надо принимать решительные меры.
На улице стоял 1961-й год. В те времена еще не знали, что такое личностно ориентированный подход, тотальная борьба с двоечничеством и процентомания. Но директорское слово «надо» для меня означало, что и вправду надо! Никакого опыта стимулирования личностной мотивации учащихся у меня не было (В.Ф. Шаталова я тогда еще не читал), но мне очень хотелось вытащить своих детей, которые при всем их лентяйстве нравились мне все больше и больше. Я собрал родителей, как водится, пришли одни мамы, и сказал, что с завтрашнего дня любой ребенок, который получит двойку по какому-либо предмету, будет оставлен после занятий до тех пор, пока как следует не выучит урок и не отчитается передо мною.