Что и говорить, все опасения Толстого были не лишены основания для его времени резкого классового расслоения народа, граней, куда более крутых и непроходимых, чем просто образование и неграмотность
И в том, что и в наше время, когда устранены эти «непроходимые грани», еще нет литературы, достойной «нового, неизвестного и прекрасного» мира труда повинна, видать, не одна лишь инерция из прошлых литературных традиций.
К счастью, в литературу все больше приходят сами люди труда, приходят, чтоб поведать о своем труде, «о времени и о себе». Приходят «низом шахт и вил». Тема труда на земле или на заводе для них родная, она для них самих, для их детства, для их родителей ей была, есть и пребудет: «И жизнь, и слезы, и любовь». И тогда, из литературно-эстетного снобизма, из равнодушия или из простого невежества, сказать о повести или романе такого писателя «производственный роман», или «производственная повесть» означает не только ничего не сказать по существу, но и заронить в читателе такое более чем «неточной информацией» неверное представление о конкретном произведении, соотнося его с тем рядом отметочно-дежурных и малохудожественных, а то и вовсе нехудожественных повестей и романов, которыми издатели тщетно пытаются заполнить свою плановую рубрику: «тема труда»
Но все эти мысли пришли ко мне значительно позднее. Расскажу с чего началось все, почему я здесь стал писать об этом, что толкнуло к нему
Я разбирал письма недавно умершего критика и литературоведа Алексея Ивановича Кондратовича. Мне не трудно было перечесть снова эти письма их было немного. Видать, никогда не перестанет удивлять тому, что написанное, или напечатанное типографски, слово, когда-то уже читанное, обретает для нас новый, даже неожиданный смысл! Нет, не прежняя невнимательность тут действует, видать, наш новый, наращенный, так сказать, жизненный опыт
Есть люди, которые и письма пишут полной своей «литературной мышцей», пишут так хоть сейчас неси написанное в печать! Завидное для меня свойство. Весь мой архив черновики. Начала без концов, середины без начал и концов, саморедакции, варианты, незаконченное, заготовки впрок, что-то и вовсе неузнаваемое, словно не я писал Все перемаранное, в правке и, может, не потому, что плохо само по себе, сколько из неудовлетворенности, жажды превзойти самого себя, нескончаемой «шлифовки формы»
Если Маяковский себя чувствовал «заводом, вырабатывающим счастье» я, на беду, чувствовал себя «заводом стройматериалов». Может, лишь у очень талантливых людей точно ребенок, рожденный женщиной произведение, его содержание, рождается сразу с его единственно-присущей формой? Может ли быть так кому дано возводить храмы, терема, избы кому лишь создавать «стройматериалы»?..
Я вернулся к копиям записей Кондратовича когда-то я попросил сделать эти копии для меня. Помню ту стопку общих тетрадей, которые так меня заинтересовали. Стопка больших общих тетрадей была крест-накрест перевязана белесо-розоватой, волокнистой бечевкой (в далеких двадцатых годах, подобным, джутовым, правда, шпагатом снабжались американские, «джондировские» сноповязалки. Редкостные эти машины были лишь у крепких хозяев, но завязанные опояски от снопов, «колечки» джутовых веревок, благодаря сноповязалкам, с узлом-бантиком, после обмолота снопов, мы, мальчишки, хозяйственно запасли вдоволь!), под которую аккуратно просунут был лист бумаги с надписью: «Н.М.» Беседы с А.Т. Твардовским».
У меня тогда дрожали руки. Беседы Твардовского с Кондратовичем, с завотделом критики «Нового мира», с авторами, с другими членами редакции! И не просто записи доподлинных бесед, а и умные, проникновенные комментарии критика. Я забыл про собственное писательство став надолго читателем. Видать, всё повторится
Я читал лихорадочно, делал выписки и все досадовал. Из-за инертности, текучки, а то из равнодушия, прикрываемых суетой «плановой работы», сколько настоящего добра остается вне плана и вне печати! Вот умер автор, так и не увидев опубликованными эти бесценные свои записи о Твардовском, мысли и высказывания его о важных и сокровенных явлениях литературы. И уже, видимо, не помышляя о печати, как бы забыв о ней, употребив решительно усилия и время (подчас безмерные!) уже только на то, чтоб успеть записать, пусть не все, хотя бы главное, о Твардовском. Бесценные свидетельства писателя, видевшего Твардовского воочию, слушавшего его как доверенный друг, его повседневные исповеди Поистине подвиг писательского труда! Ведь каково должны быть и бескорыстие, и самозабвение, если писатель больше не помышляет даже о печати!.. (Но не это ли ждет и мою работу?..)
Я досадовал, печалился, читал и выписывал из общей тетради в свой блокнот, в котором странички уже подходили к концу.
«Твардовский отодвинул рукопись, отвернулся к окну, задумался. Он заговорил со мной, и я понял, что его мучает. Он, видимо, надеялся на эту рукопись, которую пришлось отодвинуть она его либо вовсе уже не устраивала, либо разочаровала Кто-то из редакции небось рекомендовал. Вероятно, даже горячо отстаивал. Александр Трифонович зря потерял время. Видимо, помимо редколлегии изловчился (или изловчилась. Скорее тут женская уловка).
Ну почему, почему так скучно пишем о труде? Особенно о заводском? Ведь люди там работают с интересом, горячо, не считаясь с временем, как мы у себя Любят свою работу, не просто ради рублей и хлеба насущного!.. О футболисте подчас пишем интересней Финты эти, обводы, подачи и прорывы Какая страсть! Видна душа Неужели ее нет под спецовкой, под телогрейкой? Никогда не поверю! Плохо ищем, Алексей, не там ищем Таланта, профессионализма мало. Нужно, чтоб и у автора здесь, в этом, была душа! Вот и будет и страсть, и жизнь, и истина
Говорят, Твардовский, Вася Теркин мой А ведь он у меня не просто хороший боец, справный солдат. Он главное крестьянский парень! Корень, почва, так сказать, там, землей-кормилицей связано все. Ведь, наверно, и сам я хоть немного такой? Может, и написалось так, что сам, отчасти хотя бы, был тем Васей Теркиным? А мечтал на войне быть им целиком Ведь о русской деревне, о крестьянстве нашем, есть у нас прекрасная литература. И проза, и поэзия, а почти ничего равного о рабочем классе!.. Слушай, может, все дело в том, что крестьянство у нас всех в крови, поколения и поколения крестьян. Генетические мы крестьяне все, так сказать. А «генетическая цепь» (это у Бунина так!) рабочего класса всего на три поколения?
Скажем, Андрей Платонов. Он рабочий, ну, пусть инженер, пусть «технарь» всего во втором поколении. Но вот для него наука и техника, человек труда (отец его всего-то слесарь железнодорожного депо был!) стали не просто «и жизнь, и слезы, и любовь» Он не просто стал поэтом и философом в теме труда, не просто сумел показать красоту труда и человека труда он тут нашел, так сказать, свой художнический интеграл всеобщего преображения человека, жизни мира. Не профессия фундамент любовь к ней! Эстетика труда у Платонова стала этикой его будущего мира! Поэзия и труд не только нашли друг друга они у него замкнулись как единосущность. Тут и все эстетические, духовные и социальные гуманные его упования! Художник притом, беспартийный дошел до самого заветного в марксизме!
А Сент-Экзюпери разве не таков? О чем он пишет о самолете? о полетах? о людях поднебесных и их героизме? Только ли об этом? Талантливый летчик, однолюб в своей профессии, для него самолет профессия стали средством осмысления, художнического постижения мира людей. Вот она что такое «тема труда»! Помнишь, как у него самого сказано об этом? Вот, у меня записано: Записывай, запиши и ты это себе: «Земля помогает нам понять самих себя, как не помогут никакие книги. Ибо земля нам сопротивляется. Человек познает себя в борьбе с препятствиями. Но для этой борьбы ему нужны орудия. Нужен рубанок или плуг. Крестьянин, возделывая свое поле, мало-помалу вырывает у природы разгадку иных ее тайн и добывает всеобщую истину. Так и самолет орудие, которое прокладывает воздушные пути, приобщает человека к вечным вопросам» Чувствуешь? Поэзия, когда она существо человека, может вполне обходиться без стихов. В то время как стихи у иных в лучшем случае средство добыть, поднять поэзию из недр души в слово. Странно, что большинство читателей стихи, собственно, и принимают за поэзию! Тем более, когда они ладные да складные, музыкальны и эмоциональны льются. А помнишь у Цветаевой? «Я не верю стихам, которые льются. Рвутся да!». «Как кровь хлещущая из перерезанных жил» У Сент-Экзюпери, брат, такая поэзия. Поэтому уж вовсе в прозе Но я не о том. Так что же сделано Сент-Экзюпери поэтом и гуманистом, бойцом и философом? Летчик! То есть профессия как любовь, как судьба. Те же пушкинские «И жизнь, и слезы, и любовь». И причина в этом стремительного заметь, как у Платонова, который был железнодорожником и землеустроителем, инженером и электриком! духовного роста личности. Понимаем ли по-настоящему труд? Его тайну? Помогаем ли мы, писатели, художники, помогаем ли мы самому колхознику, рабочему так понять свой труд?.. Вообрази лишь, как мы отстали здесь от них, в каком мы долгу перед ними!».