Не что, а кого. Надо полагать, он умеет учить, а тебя посылает учиться.
Но я не люблю учиться. Я люблю вечерами, когда Маратик уже спит, сидеть на кухне и дожидаться тебя. Смешно, что во всех книгах и в кино жены следователей и сыщиков всегда скандалят и разводятся со своими мужьями из-за того, что те поздно приходят домой и никогда не получается поездка в отпуск. Чушь, а? Мы ведь с тобой всегда вместе ездили в отпуск?
Кажется, всегда. Может быть, потому, что мне всегда дают путевку в несезонное время? В ноябре. Или в апреле.
А какая разница? Разве нам было плохо?
Нет, нам всегда было прекрасно. Но я не думаю, что нам было бы хуже в августе на Пицунде или в Дагомысе, кабы я мог достать путевку
Наверное. Разве дело в том, что ты не можешь? Ты ведь никогда ничего принципиально не достаешь
Да-а? удивился я и спросил на всякий случай: Это комплимент или упрек?
Это факт нашей с тобой биографии.
Жалеешь себя?
Нет, качнула она головой. В моем отношении к тебе есть что-то ненормальное: нельзя ведь пятнадцать лет любить такого недотепу. А? Ты как думаешь?
Думаю, что можно. Но, наверное, неохота
Всепроникающее, неразборчиво гудящее радио заголосило на весь аэропорт:
Посадка на триста сорок второй рейс производится Регистрация заканчивается
Лила крепко взяла меня за руку:
Не ходи дальше Я ненавижу прощаться с тобой
Только на два месяца, натянуто улыбнулся я и постарался пошутить: Вот усовершенствуешься в Москве и сразу домой
Я ненавижу прощаться с тобой не слушая, повторила Лила. Я, как собака, прощаюсь навсегда Я боюсь больше не увидеть тебя
Вышел на площадь и увидел, что уже совсем рассвело. День занимался нехороший, с ветром и изморосью. Поднял воротник плаща и направился к автобусной остановке. Через час я буду на службе, можно кое-что успеть, пока все соберутся. Сегодня хлопотный день: Петю Верещагина переводят с большим повышением прокурором в Октябрьский район, женщины наши устраивают проводы.
Петр человек многих редких качеств. Иногда мне кажется, что Господь Бог закинул его на нашу хмурую землю для возбуждения массовой зависти в других мужиках. Петьку любят все: тюремная охрана, женщины, сослуживцы и начальство. Он такой миляга, что, по-моему, даже подследственным хочется ему в чем-нибудь сознаться.
Я ему тоже маленько завидую, без злобы, по-хорошему. Не его успехам, а ему самому: случается ведь так, что природа на семерых копила, а одному все отвалила. Всеобщая симпатия к нему заслужена им и добротно отработана. Начальство любит его справедливо, не как подхалима и тонкого ловчилу, а как энергичного, напористого работника, быстрого, умного и точного. Сослуживцы за то, что он хороший товарищ, весельчак и бессребреник. А женщины независимо от возраста, образования и служебного положения видят в нем свой потаенный идеал или сына, или мужа, или любовника.
К сожалению, его не любит Лила. Как-то я спросил ее: почему? Она засмеялась и ответила довольно уклончиво:
Если бы мне нравились такие мужики, я бы не вышла за тебя замуж
Я хотел дождаться, пока взлетит самолет. Аэробус, серебряный толстобокий кит, тяжело ползал по рулежным дорожкам, неуклюже развернулся, медленно уехал в другой конец поля. И, глядя на его задышливое тучное тулово, я не мог представить, что все это сооружение может жить не только на бетоне.
Далеко-далеко, на краю взлетной полосы он замер, утихло его натужное дыхание, и все умолкло. И тишина висела такая пронзительная, что я слышал волглый стук дождевых капель о поля своей шляпы. Сочились секунды, и было совершенно ясно, что эта пузатая громадина, поглотившая Лилу и еще человек триста, одумалась, вошла в понятие: сейчас подкатят трап, всех выпустят на волю и пустая придумка благополучно закончится.
Такое летать не может.
Тугая волна грома ударила в лицо, пролетела надо мной, и я увидел, что аэробус с чудовищной, недостоверной скоростью приближается; бесследно исчезла его неуклюжая рыхлая толстота, навстречу мчалась мерцающая металлическая гора, вздыбленная над землей раскатами свистящего рева. Незаметно оторвался от серой тверди полосы, распрямил крылья и нырнул в тусклую клочковатую вату облаков.
Четыре расплывающиеся полоски, четыре дымные линейки турбинного выхлопа прочертили низкое сумрачное небо, как нотная строка сумасшедшей партитуры
Глава 2
Ветер пахнул осенью яблоками, сырой листвой, самолетной керосиновой гарью, с ветром летел горьковатый запах прощания. Я пытался прикурить сигарету, но слабый язычок пламени срывался с зажигалки, тщедушный газовый огнемет издавал лишь сопливое слабосильное сипение.
За спиной шоркнули по луже автомобильные шины, придушенно взвизгнули тормоза, из-под правого моего бока выполз тупорылый «жигулиный» капот, и в рамке открытого окошка появилась круглая физиономия Сеньки Толстопальцева.
Жить надоело? спросил он и покрутил пальцем у виска.
А я не затягиваюсь. И показал ему незажженную сигарету.
У вас в прокуратуре все шутники такие?
Все. По утрам мы поем и смеемся как дети. Ты в город?
Ну да. А ты провожал?
Я распахнул дверцу, уселся рядом с ним, и нега теплого тугого машинного воздуха, густо настоянного на хорошем табаке, захлестнула меня. За никелированной оградкой на щитке лежала пачка «Мальборо». Сенька отпустил сцепление, и его нарядный «жигуленок» с мягким подвыванием рванулся к выездному шоссе.
Жену в Москву отправлял, сказал я и достал из красно-белой пачки сигарету. Давай потянем твоих заграничных, с чужим духом
Кури, кури, благодушно разрешил Сенька. От них кашель лучше, фирменный. А жена что, в командировку?
Ну, вроде бы. Учиться поехала. В Институт усовершенствования врачей
Еще учиться? удивился Сенька. У меня последняя радость в жизни осталась: снится иногда по ночам, что пришел куда-то сдавать экзамен, как всегда, ничего не знаю, потом холодным обливаюсь, от ужаса просыпаюсь! И такое счастье охватывает никогда никаких экзаменов больше сдавать не надо!
Да, Сенька, я помню, как мы в школе брали первого апреля твой дневник пугать своих родителей
А вот видишь, не глупее других вырос! весело захохотал Семен, и машина, будто пришпоренная его смехом, помчалась быстрее.
По-моему, много умнее, заверил я его серьезно. А ты что в аэропорту в такую рань делал?
Посылку друзьям отправлял. Хорошие люди, пусть плодами наших садов полакомятся
Пусть полакомятся, разрешил я. А ты разве садовод?
Почему садовод? удивился Сенька. Я директор конторы по ремонту квартир
А откуда же у тебя плоды садов?
Ты что, Борь, без головы? Иди на рынок, там только птичьего молока нет
Да, наверное Я вообще думал, что, если друзьям такого головастого парня понадобится птичье молоко, ты и его где-нибудь надоишь
Пока не просили, скромно пожал плечами Сенька. Понадобится, найдем
Сенька ткнул пальцем в кнопку магнитофона под щитком, и кабину, как аэростат, распер музыкально-пронзительный крик Глории Гейнор.
А сигареты у тебя хорошие, заметил я. Где достаешь?
Тут в одном месте неподалеку, сделал неопределенный жест Сенька. А ты помнишь, как мы на железнодорожном разъезде чинарики подбирали?
Да, вдоль полотна всегда валялись окурки. У тебя был шикарный портсигар банка из-под монпансье. А у меня
жестянка из-под зубного порошка «Новость»! радостно всколыхнулся Сенька и растроганно-грустно добавил: Сколько вместе прожили, а теперь годами не видимся
Мой прокурор говорит, что в наше время могут дружить между собой только люди, которые вместе живут или вместе работают
Очень правильно говорит твой прокурор! серьезно согласился Сенька, а потом засмеялся: Слушай, Борь, не можешь потолковать с ним он меня не возьмет к вам? Будем вместе работать и дружить, как раньше