Ты знаешь Лизу?
Мы встречались в одном доме. Давно. И потом Лиза два раза приходила ко мне но я жила очень бедно, со мной неинтересно было дружить, девушка засмеялась; она лежала на диване голая, не прикрывая себя ни одеждой, ни рукой, и смеялась, откинув голову, совсем неинтересно было со мной дружить. Она научилась у меня варить суп и больше никогда не приходила. Скажи, Лиза хорошо варит тебе суп? Мне нравилась Лиза, но она никогда ничего не умела и не хотела уметь.
Ты жила бедно? Что это значит? Мы все жили бедно. Павел не стал отвечать про суп.
Я мыла полы в школе напротив дома и на Казанском вокзале мыла полы. Знаешь, это неплохое занятие. Если сосредоточиться, думать о чем-нибудь другом, то не заметишь, как вымоешь все лестницы. Это совсем нетрудно. А по ночам перепечатывала статьи диссидентов. Самолюбивые статьи пустых людей. Я напечатала тысячи страниц. На тонкой кальке, чтобы можно было скатать в трубку и незаметно провезти через границу. Их отправляли с иностранными корреспондентами в Мюнхен и в Париж, и там выходили бессмысленные самолюбивые альманахи, журналы, книги. Я их знаю еще в рукописях.
А зачем ты печатала, если тебе не нравилось, что они пишут?
Потому что каждый должен исполнять свои обязанности. Это была моя обязанность. Меня просили напечатать за ночь двадцать страниц. Иногда сорок. Однажды шестьдесят. Это было невозможно, но к одиннадцати утра я закончила. А утром пошла мыть пол в школу напротив.
Что было противнее? спросил Павел.
Я бы хотела редактировать эти тексты. Все можно сделать лучше. Даже лестницы в школе, даже зал ожидания на Казанском вокзале можно отмыть. Все плюют на пол и проливают пиво но ты можешь отмыть и отскрести добела.
А потом опять наплюют и прольют пиво.
Значит, опять нужно взять ведро и тряпку. Надо выполнять свои обязанности. Просто девушки не любят это делать.
Да, сказал Павел и вспомнил Лизу, которая спала до позднего утра, девушки не любят, и никто не любит.
Я люблю редактировать, сказала стриженая девушка.
Но современные газеты сделать лучше нельзя. В них ни слова прочесть невозможно. Ты в них заглядывала?
Какая разница, о чем пишут. Говорю тебе: я не гений, не такая, как ты. Это ты знаешь, что сказать, я нет. Я просто буду следить за тем, чтобы грамотно говорили. Чтобы существительное стояло в нужном падеже, глагол в нужном спряжении.
И тебе безразлично, какую мерзость они пишут?
Я не могу содержание изменить. Но я могу сделать речь более грамотной, тогда содержание изменится тоже.
Никогда, сказал Павел, никогда содержание не переменится.
Я не могу отменить расписание поездов на Казанском вокзале, сказала девушка, и не могу запретить плевать на пол. Но я могу каждый день мыть пол на вокзале и вылизывать плевки.
Она говорила про плевки и блевотину, а он смотрел на ее длинное тело; девушка лежала перед ним не закрываясь, без стыда, подставляя себя под взгляд, точно это тоже входило в ее обязанности дать себя рассмотреть.
Ты, это была ты, я тебя видел в церкви.
Когда?
Очень давно, у Николы Обыденного, на всенощной. Да-да, это была ты, я теперь точно знаю. Я вспомнил все, я теперь даже платок твой вспомнил. Ты в платке была совсем другая, чем тогда на выставке, где мы познакомились. Мне то твое лицо из церкви по-другому помнилось. Теперь все вижу ясно ты была с Леонидом Голенищевым. Я помню, как ты на него смотрела.
Не надо вспоминать об этом, сказала она, ты не должен.
Почему?
Я была маленькая. Это не я была. Мне тогдашней, той себя, стыдно. Знаешь, сказала она быстро, я могла стать хуже, чем есть. Бог, то есть религия, это было единственное, что меня тогда поддержало. Я могла плохой стать и мне надо было начать служить.
Я не понимаю, сказал Павел.
Я потому и Маркина в мужья выбрала, что он старый и ему домработница нужна была. Он в лагере похудел на двадцать килограмм, я его выхаживала. Варила бульон, терла морковку. Я служить хотела, как медсестра, как монахиня. Вокруг меня были какие-то пустые мальчики. Я хотела так уйти от всех, чтобы служить и забыть жизнь. В госпиталь, в монастырь. И ушла к старику-диссиденту. Я должна была именно такого выбрать! страстно сказала она, и Павла поразила сила в ее голосе. Она произносила слова с напором, истово.
Разве не он тебя выбрал?
Он меня? Она посмотрела так, что понятно стало: это она всегда выбирает. Я потому и крестилась, и начала в церковь ходить, потому и Маркина выбрала, чтобы уберечься от всех этих мальчишек.
Разве нужна схима, чтобы беречь себя? спросил он.
Ты думаешь, легко быть красивой? Впрочем, что же я спрашиваю? Ты должен знать лучше других ты создаешь красоту каждый день. Обними меня, сказала девушка, я не помню своей жизни. Помню тебя на той давней выставке. Больше ничего не было.
V
И опять прятали друг в друга свои лица, и опять Павел почувствовал, что эта женщина рождена для него, просто ее долго скрывали. Ее отдавали замуж за других мужчин, укладывали в чужие постели ее, которая всегда принадлежала ему. И каждым объятием он словно выправлял то, что время сделало неправильно, он вправлял сустав у времени, и однажды он спросил у Юлии Мерцаловой:
Как ты понимала, что делаешь неправильно?
Я сразу вижу ошибку.
Что ты называешь ошибками, скажи?
Несоответствия, так точнее. В словах, в вещах и в людях тоже. Смотрю на человека и вижу, что в нем неправильно. Вот простой пример: Лиза Травкина жена Павла Рихтера. Разве это сочетается? Я смотрела и не понимала, для чего она тебе: челочка, серые глазки? Глядела и думала: как бессмысленно они поставлены рядом.
Неужели, спросил Павел, ты сразу увидела?
Издалека, сказала девушка. Но как же я завидовала Лизе! Завидовала ее сонной добродетели без соблазнов, без ошибок. Она сама недоразумение, но ошибок в жизни не делала. Как я мечтала прожить жизнь некрасивой сероглазой девушки, у которой нет кавалеров.
Когда я познакомился с Лизой, у нее был кавалер, сказал Павел, которому сделалось обидно за Лизу, за ней ухаживал нелепый мальчик, оформитель. Тогда я не знал, что такое ревность, добавил Павел, мне казалось, я ревную к Вале Курицыну.
Валя Курицын! и Юлия Мерцалова рассмеялась. Низенький, вертлявый Валя Курицын. Ты выбрал себе соперника.
Знаешь его?
Она засмеялась презрительно, и Павел не стал более спрашивать: понятно было, что пустой Курицын, ничтожество Курицын не ровня этой стремительной девушке. Но другие, другие? И, глядя на каждого мужчину, он думал: да, и этот мог быть ее любовником, и тот тоже. Нет, скорее всего не этот, но вдруг вон тот?
Теперь ему хотелось знать о ней все, хотелось всегда говорить о ней. Не удержавшись, Павел рассказал о стриженой девушке своей жене Лизе. Мы видели ее несколько раз: на выставках и в гостях, сказал Павел. Ты ее не запомнила? Высокая стриженая девушка, Юлия Мерцалова, она замужем за диссидентом Маркиным. Он старик, а она наша ровесница. Очень красивая и совсем необычная.
Юлечка Ляхер! Вспомнила! закричала Лиза. Лиза не умела говорить тихо. Вот она кто! Юлечка Ляхер из параллельного класса! Конечно, я помню ее, она моя подруга была, только потом куда-то пропала. Вот она кто, оказывается! Самая красивая девочка, за ней мальчики бегали!
Лиза вспомнила тебя. Она сказала, что у тебя совсем другая фамилия, сказал Павел ночью стриженой девушке, твоя фамилия Ляхер, а вовсе не Мерцалова, верно?
Ты, оказывается, из тех мужчин, что советуются с женами. Совсем не ожидала. Как не похоже на тебя. Зато очень похоже на Лизу: запомнить и разложить по полочкам. Лиза вспомнила меня, как мило. Что же еще рассказала заботливая Лиза? Наверное, она рассказывала, пока вязала тебе шарф? Или гладила пижаму? Я угадала?
Нет, сказал Павел, она рассказала это, провожая меня: я уходил, чтобы провести ночь с тобой.