Каждое воскресенье Иззекиль отправлялся в церковь - так называлось то
странное строение, поразившее их при первой встрече с Нью-Питтесбергом. А
заведовал этой церковью тот самый человек в длиннополой одежде, которого,
хотя он не был ни Родителем, ни Самцом, ни Мужчиной семьи, все называли
"отцом" или "святым отцом".
Так кончилась осень. Снег покрыл землю, а пруды и ручьи, в которых
плескались одомашненные птицы, затянуло льдом. Теперь по утрам Уимон
выбегал на пруд с пешней, чтобы разбить наросшую за ночь на полынье
корочку. Чтобы можно было набрать воды, да и гуси и утки могли бы немного
поплескаться.
А однажды вечером Иззекиль вернулся с разлапистой зеленой елью. Он
отряхнул снег с сапог и, повернувшись к Уимону, весело произнес:
- Ты помнишь, парень, скоро Рождество?
Уимон не понял, что означает это слово. Но от него повеяло чем-то
радостным и волнующим.
На следующий день они наряжали елку. Украшали ее деревянными палочками,
оклеенными крашенными в луковой шелухе осколками яичной скорлупы, ярко
начищенными гильзами и кусочками кожи. А потом Иззекиль приволок из чулана
тройной складень и коробку с удивительными вещами. Там были вырезанные из
дерева и кости фигурки людей, животных и деревья. Когда он развернул
складень, вся его внутренняя поверхность оказалась одной сплошной
картинкой. На ней были изображены дома, очень похожие на дома
Нью-Питтесберга, только стоящие вплотную друг к другу, а также ночное небо
с месяцем и звездами. Картинка стерлась, но даже оставшихся красок хватило
для того, чтобы мальчик понял, какой яркой и красивой она была когда-то.
Иззекиль трепетно провел по ней ладонью и благоговейно произнес:
- Это вертеп, Уимон, настоящий рождественский вертеп. Еще с прежних
времен. Такой есть только у меня.
Утром они проснулись от колокольного звона. Мерные звуки плыли над
спящими, укутанными толстым слоем снега полянами, над лесом, над
застывшими озерцами, и казалось, что весь этот замерший, заиндевевший мир
как-то меняется, светлеет. Разбуженный торжественными звуками, мальчик
приник к почти затянутому морозными узорами маленькому оконцу и не
заметил, как дверь его комнатки тихонько отворилась и на пороге вырос уже
полностью одетый Иззекиль. Он приподнял жировую свечку, которую держат в
руке, вгляделся в глаза мальчугана и торжественно произнес:
- Одевайся, мальчик. Сегодня ты идешь со мной. В церковь.
7
Торрей вонзил вилы в небольшую копенку, поддел и с натугой вскинул вверх.
Уимон придержал копенку граблями, подтянул и чуть потоптался, поплотнее
уминая поданное отцом сено. В отдалении послышался выкрик:
- Коу-коу! - и топот копыт.
А спустя минуту из-за поворота вылетели волокуши с новой копной. Иззекиль
правил стоя. Он лихо подкатил к стогу и ловко развернулся, остановив
волокушу в паре ладоней от ступней Торрея. Иззекиль вскинул руку,
прикрывая глаза, и уставился на приближающиеся тучи.
- Поспешать надо. Сейчас такой ливень будет...
Уимон тоже посмотрел на тучи. Это действительно было величественное
зрелище. Тучи громоздились в несколько этажей, нависая одна над другой и
создавая подобие причудливых горных круч. Кручи наползали одна на другую,
играя всеми оттенками белого, синего и черного, как будто какие-то
чудовищные скальные люди сошлись в жестокой битве, а глухие раскаты грома,
время от времени доносящиеся оттуда, только усиливали мистическую картину
битвы огромных каменных гигантов. А чуть дальше надвигалась сплошная
черная стена.