И не жалеете, профессор? В голосе Иды прозвенела легкая печаль
Он уткнулся в свой бокал.
Еще шампанского, подала голос Генриетта. Гулять так гулять!
Мама маман Между матерью и дочерью состоялась короткая пикировка на языке галлов.
Генриетта великолепная переводчица с французского, Ида тоже, объяснил Анне профессор.
Пьем, пока не наступила ночь варваров! торжественно провозгласила Генриетта.
Мама, она уже давно наступила просто многие этого не заметили.
Профессор задумчиво вертел бокал в руках.
Я к вам по делу, Идочка.
Я поняла, с ее уст слетел не то вздох, не то легчайший свист.
Вы, Генриетта Дормидонтовна, обратился он к пожилой даме, были знакомы с Идой Наппельбаум.
Та качнула головой:
Верно. С ней была хорошо знакома моя покойная мать.
Вы что-нибудь об этом помните? О том времени?
Она молчала.
Анна съела пирожное. Молчание сгущалось в комнате, нежное, меланхоличное.
Мама! дотронулась до руки Генриетты ее дочь.
Я вспоминаю, внезапно голова Генриетты затряслась. Ах, Ида, неразумная Ида, как говорила моя мать. Вы не подумайте ничего такого, она повернулась теперь к Анне и обращалась к ней одной, словно в комнате больше никого не было. Ее отец Моисей Наппельбаум был очень уважаемым человеком, он был выдающимся фотографом, даже ездил обучаться в Америку, два года пробыл там, потом вернулся в Россию и вскоре из Минска перебрался в Питер, так как родной город стал ему безнадежно мал и провинциален для тех больших планов, которые он лелеял и взращивал. Квартира Моисея на Невском стала светским салоном, куда приходили все наши мэтры Серебряного века. Ахматова, Гумилев, Зощенко, Кузмин, Пастернак, Есенин И всех их Моисей фотографировал. Теперь эти снимки золотой клад, а тогда об этом никто не думал
Генриетта снова задумалась. По ее лицу скользили блики воспоминаний.
Когда говорят о семье Наппельбаумов, чаще всего упоминают двух дочек Иду и Фредерику, на самом деле детей было пять. Четыре дочери и сын. Но эти две Ида и Фредерика были самыми сумасбродными и талантливыми. Они-то и крутились среди посетителей салона. И сами были неплохими поэтессами. С детства писали стихи, так что их путь в поэзию был закономерен.
Сколько ей лет? тихо спросила Анна у профессора.
Но Генриетта Дормидонтовна ее услышала и сама ответила:
Семьдесят пять.
Не верьте! шепотом сказала Ида. Восемьдесят восемь, к ней ходят два друга. Один вдовец, академик. Ему слегка за семьдесят. Другой сын бывшей подруги, ему шестьдесят восемь. Она не верит своим годам и еще мечтает встретить великую любовь
Я буду ждать ее и на пороге смерти и прозвучала длинная фраза на латыни.
Овидий! восхищенно выдохнул профессор. Геня, вы все помните!
Когда-то я была для тебя Геней. Но это время миновало
Простите!
Ничего Иногда полезно помнить прошлое, но чаще его лучше забыть. Оно мешает думать о будущем, о тех розах, которые еще ждут нас
У Анны было чувство, что она попала в театр и перед ней разыгрывается увлекательный спектакль.
Генриетта Дормидонтовна, расскажите об Иде Наппельбаум
Я могу больше рассказать со слов своей матери, которая знала эту семью. Мои предки тоже приехали из Минска и жили недалеко от Наппельбаумов. Они подружились, благо и общие знакомые в Минске нашлись. Было о чем поговорить, что вспомнить. И вот Ида, потеряв голову, влюбилась в Гумилева. Она была в ту пору настоящей красавицей, и у нее были необыкновенно прелестные изящные руки. И надо же влюбилась в настоящего донжуана, который с такой легкостью разбивал женские сердца. Нужно сказать, что он был некрасив, но, как говорила моя мама, в нем было нечто какая-то мужская дерзость, что заставляла женщин трепетать и падать к его ногам. Как охотничьи трофеи. Может быть, тому способствовал его ореол воина и путешественника, прекрасные стихи Трудно сказать, но факт остается фактом женским вниманием Гумилев, или, как его называли, Гуми, обойден не был. Отнюдь. Несмотря на сокрушительное фиаско у первой жены и любви всей его жизни. Я говорю об Анне Ахматовой. Но если уж Гумилев положил глаз на женщину, то добивался ее до последнего, стремился взять свое. В этом смысле он был настоящим воином. Не случайно его так манила Африка.
Кажется, здесь есть что сказать нашей гостье, заметил профессор.
Генриетта Дормидонтовна обернулась к Анне.
Да, моя милая? При этом «милая» она сказала мягко, как пропела.
Да-да, волнуясь, вступила в разговор Анна.
Генриетта благосклонно наклонила голову, как бы говоря ничего-ничего. Я слушаю, даже королевы иногда снисходят к простым смертным.
Недавно к нам обратилась одна девушка, она разыскивала следы своей прабабки, и выяснилась удивительная вещь: оказывается, та была знакома с Гумилевым, и он доверил ей тайну своих африканских путешествий. Если вкратце он искал там Ковчег Завета
После этих слов Генриетта впала в такую глубокую задумчивость, что можно было решить, что она уснула, если бы не мерное дыхание и шевеление пальцев, двигающихся так, словно старуха перебирала невидимые четки.
Ну, я так и думала все это время сказала она наконец хриплым голосом. Чего-то в этом роде и можно было ожидать от нашего Гуми, усмехнулась Генриетта. Он всегда был любителем экстравагантных тайн и авантюристом по жизни. Его манило все неизведанное, запредельное
Он был розенкрейцером, вставила Анна.
Я знаю. Я могу продолжать?
Да. Конечно.
Итак, эти две красавицы Ида и Фредерика ходили в студию Гумилева. В Дом искусств на Мойке. Сам дом Елисеевский особняк выглядел снаружи и изнутри необыкновенно величественно и романтично. В то время вскоре после революции царила разруха, в зимнее время город не отапливался Каждый вечер Ида как на праздник шла на занятия в поэтическую студию, на свидание с мэтром. И студия носила красивое романтическое название «Звучащая раковина».
Геня! Анну интересует портрет Гумилева, написанный Надеждой Шведе. Вы что-нибудь можете об этом сказать?
Руки пожилой женщины задрожали, и она стиснула их, чтобы унять волнение.
Если бы мои мысли не путались. Очень боюсь что-то забыть
Память у нее хорошая, наклонившись к Анне, сказала Ида. Она все помнит.
Легкая улыбка тронула губы Генриетты Дормидонтовны.
Ида Наппельбаум ходила заниматься также к Николаю Радлову, который впоследствии женился на Надежде Шведе О, и с той и с другой стороны это были весьма примечательные люди. Достаточно сказать, что Коля Радлов
Генриетта так нежно произнесла это имя «Коля», что Анна поняла: для нее нет ни времени, ни расстояния.
Коля был великолепным художником, искусствоведом, преподавателем
Ах. Что же мы не едим! спохватилась Ида. Прошу. Прошу! Нехорошо
Ида, оставь Гости сами решат, что им делать, не опекай
Возникла пауза.
И вот Надежда Шведе, которая впоследствии стала женой Радлова, написала этот самый загадочный портрет Гумилева, который после его гибели оказался у Иды. Когда Гумилева арестовали, именно Ида вместе с Ниной Берберовой, другой пассией Гумилева, носила ему в тюрьму передачи, так как молодая жена поэта Анна Энгельгард боялась это делать. И Нина с Идой, точно жены, опекали арестованного Гумилева. Позже они увидели списки расстрелянных, среди которых значился и Гумилев, и обе они, как и другие друзья и знакомые поэта, отказывались в это верить, им казалось, что Гумилев не может умереть Моисей Наппельбаум купил портрет поэта у Надежды Шведе для своей дочери. У Иды оказалась и другая реликвия, связанная с Гуми, черепаховый портсигар, который неизменно присутствовал на заседаниях поэтической студии. На нем Гумилев любил отстукивать пальцами. Портрет был с Идой неразлучно: и в квартире на Литейном, и на Рубинштейна. Но в 1937 году стало ясно, что картину в доме держать опасно. Было принято решение разрезать ее на кусочки и сжечь в печке у родственников на Черной речке. Как рассказывала после Ида ей было плохо, когда картина горела, казалось, там заживо горит человек. Но на этом история с портретом не закончилась. Иду все-таки арестовали в 1951 году по обвинению в знакомстве с Гумилевым и хранении его портрета. Она получила десять лет лагерей, но отбыла три с половиной года ей повезло, Сталин умер, дела начали пересматривать. Позднее этот портрет все-таки восстановили. Художница Вязьменская создала его заново по черно-белой фотографии и указаниям Иды, которая помнила цвета и оттенки на картине.