Чего мы держимся за веревку?
А вдруг она оборвется, выдохнул я из себя. Тогда прощай кайман.
Боб на секунду задумался.
Если веревка лопнет, мы все равно не удержим его, сказал он.
Вот чего я не сообразил с самого начала, и только теперь до меня дошло, каким дурацким делом мы занимаемся.
Мы отпустили веревку и прилегли отдохнуть на траву. Кайман внизу затих. Мы решили, что не мешает опутать зверя еще одной веревкой на случай, если первая лопнет, побежали домой и разбудили Мак-Турка. Затем, прихватив с собой веревок, вернулись к реке.
Кайман по-прежнему тихо лежал между лодками; казалось, он вконец выбился из сил. Мак-Турк забрался в лодку, чтобы отвлечь его внимание, а я спустился с утеса, с величайшей осторожностью накинул на его челюсти петлю и туго затянул ее.
Обезопасив себя от его челюстей, мы стали действовать уверенней; теперь приходилось остерегаться лишь его хвоста. Вторую петлю мы затянули у каймана на груди, а третью на толстом основании его хвоста. Пока мы затягивали его в этот корсет, он дернулся раз-другой, но без особого ожесточения. Убедившись, что веревки надежно держат его, мы разошлись по своим гамакам и поспали урывками до рассвета.
Самолет должен был прилететь в полдень, а нам еще предстояло переделать кучу дел. Всех животных, за исключением муравьеда, мы доставили в джипе через саванну к взлетно-посадочной полосе и оставили там под присмотром индейца. После этого мы приступили к главному: надо было опутать каймана веревками и вытащить на берег, чтобы можно было быстро погрузить его на джип, когда прилетит самолет.
Прежде всего следовало накрепко притянуть к телу его короткие жирные лапы, и это далось нам без труда, но потом пошли дела посложнее: надо было подвести под каймана длинную доску и привязать его к ней. С этим пришлось повозиться: кайман лежал на мелководье и почти все его тело и хвост ушли в грязь; в конце концов пришлось вытолкнуть его на глубину и уже там подводить доску. Наконец мы привязали каймана к доске и стали выволакивать его из воды на крутой берег, и это был долгий и тяжкий труд.
Мы Мак-Турк, Боб, восемь индейцев и я тащили каймана на берег целый час. Берег был топкий и скользкий, мы то и дело падали, и всякий раз чудовищно тяжелое тело каймана сползало вниз на несколько драгоценных дюймов, отвоеванных нами у берега. В конце концов, обливаясь потом, мокрые и грязные с головы до ног, мы переволокли каймана через гребень берегового откоса и положили на траву.
Он был футов четырнадцати длиной, голова по толщине и ширине с мое туловище, а блестящий чешуйчатый хвост с доброе дерево толщиной бугрился твердыми, как железо, мускулами. Его спина и затылок были покрыты большущими шишками и наростами, а хвост увенчан высоким зазубренным гребнем, составленным из треугольных чешуй величиной с мою ладонь. Верхняя часть его тела была пепельно-серая с пятнами зелени в тех местах, где еще держался речной ил, брюхо ярко-желтое. Немигающие глаза были величиной с грецкий орех, глянцевито-черные, с яростной золотистой филигранной сеткой. В общем зверь что надо.
Мы оставили его лежать в тени, а сами отправились усаживать муравьеда в джип, чтобы везти его к взлетно-посадочной полосе: издали уже доносилось гудение самолета. Разумеется, муравьед изо всех сил затруднял нам нашу задачу: шипел, фыркал и размахивал лапищами при посадке и во время переезда через саванну. Мы сильно задержались и, подъезжая к посадочной полосе, увидели, что самолет уже садится. Я побежал к самолету и с облегчением убедился, что Смит прислал нам целую кучу ящиков. Времени терять не приходилось: надо было срочно рассадить по ящикам животных и съездить за кайманом.
Ты держи капибар, а я буду запихивать муравьеда в клетку, сказал я Бобу.
Муравьед, еще ни разу не бывавший в клетке, решительно воспротивился этой процедуре и пустился галопом вокруг ящика. Тщетно пытался я остановить его и затолкать внутрь. Через несколько минут нам обоим понадобилась передышка, и мы остановились. Я в отчаянии озирался по сторонам, взывая взглядом о помощи. Но Бобу было не до меня: он по уши увяз в капибарах. Они страшно испугались самолета и теперь стремительно кружились вокруг Боба по все убывающим спиралям, наматывая на него слои веревок, а Боб, словно шпулька, вертелся вокруг собственной оси. На мое счастье, тут подоспел Мак-Турк, и мы вдвоем затолкали муравьеда в ящик. Затем мы распеленали Боба, рассадили по ящикам капибар и вместе с прочими животными погрузили их в самолет. Когда со всем этим было покончено, Мак-Турк с мрачным видом подошел ко мне.
Вы не сможете взять каймана, сказал он.
Почему? цепенея от ужаса, спросил я.
Пилот говорит, нет места. На следующей остановке они должны забрать партию мяса.
Я умолял, уговаривал, спорил все напрасно. Вне себя от отчаяния, я доказывал пилоту, что кайман будет едва заметен в самолете, и даже соглашался сидеть на нем во время полета, чтобы освободить место для мяса, но пилот остался неумолим.
Попробую выслать его вам следующим рейсом, сказал Мак-Турк. Сделайте в Джорджтауне необходимые приготовления и дайте мне знать.
Итак, скрепя сердце я отказался от мысли взять с собой своего гаргантюа-каймана и, испепеляя взглядом пилота, сел в самолет.
С ревом набирая скорость, самолет покатил по золотистой траве, и Мак-Турк помахал нам на прощание рукой. Мы поднимались в воздух; внизу под нами простиралась саванна, крохотная фигурка Мак-Турка шагала к джипу вдоль мерцающей реки, той самой, в которой остался кайман; темнела, где уже, где шире, полоска деревьев. Затем самолет круто развернулся, и мы начали удаляться от Каранамбо. Далеко впереди смутно вырисовывалось начало большого лесного массива, прорезанного лентами текущих к океану рек; позади, безбрежная и неподвижная, лежала саванна, золотисто-зеленая, серебрящаяся под солнцем.
Глава VII. Крабовые собаки и птицы-плотники
Вот уже сутки, как мы снова в Джорджтауне; муравьед и прочие животные как следует устроены в клетках и вполне освоились со своим новым положением. После просторов Рупунуни нам с Бобом было тесно и неспокойно в городе, и мы решили как можно скорее выбраться из него. В одно прекрасное утро Смит с крайне самодовольным выражением подошел ко мне.
Ты, кажется, изъявлял желание следующую свою поездку совершить в край ручьев за Чарити? спросил он.
Я ответил, что действительно подумывал об этом.
Ну так вот, сказал Смит, напыжившись. Я нашел тебе отличного проводника. Первоклассный охотник, знает район и местных жителей. Уверен, он добудет нам что-нибудь хорошенькое. Уж он-то знает, где чего.
Образец совершенства объявился после полудня. Это был коротенький, фигурой напоминавший кокосовый орех индиец со льстивой улыбкой, обнажавшей сверкающий ряд золотых зубов, с трясущимся, похожим на кучевое облако брюшком и жирным, липким смехом, от которого он весь колыхался, словно трясина. Одет он был в безупречно сшитые брюки и розовато-лиловую шелковую рубаху. Он совсем не походил на охотника, но, поскольку мы так и так собирались в край ручьев, а он уверял, что многих там знает, я решил, что взять его с собой не повредит. Мы условились, что он присоединится к нам завтра у парома.
Будьте спокойны, шеф, сказал мистер Кан, выдавая одну из своих сочных маслянистых улыбок и ослепляя меня блеском зубов. Я добуду вам столько зверей, что вам некуда будет их девать.
Ну, по крайней мере с плохими-то всегда известно, что делать, мистер Кан, учтиво ответил я.
Рано утром следующего дня мы явились к перевозу с грудой багажа, и мистер Кан встретил нас, как маяк, сверкая зубами, оглушительно хохоча над собственными остротами, организуя и устраивая все подряд и с невероятным при его тучности проворством перескакивая с места на место. Посадка на паром уже сама по себе дело хлопотное, но, когда мы обрели помощника в лице мистера Кана, все превратилось в сущий цирк. Он кричал, обливался потом, громко смеялся и без конца ронял вещи, и, когда мы наконец погрузились, мы едва дышали от изнеможения. Однако это нисколько не пошатнуло жизнерадостности мистера Кана. Во время переправы он рассказал нам о том, как его папаша, купаясь в реке, подвергся нападению чудовищного каймана и спасся лишь тем, что пальцами выдавил ему глаза.