Машина трогается с места. Я смотрю в окно. Очень скоро красивые домики и лужайки заканчиваются. Мы проезжаем какой-то блокпост. Справа и слева забор из колючей проволоки, тянется в обе стороны, насколько видит глаз. Несколько автоматчиков в камуфляже прохаживаются около шлагбаума, переговариваясь между собой. Один, усатый толстяк, подходит к нам, Адель показывает ему какие-то документы. Он кивает и спрашивает, глядя в мою сторону:
А у него что?
Она отвечает за меня:
Это доходяга, они ему уже не нужны. Сканируйте его пальцы.
Доходяга? Я доходяга?
Толстяк достает из кармана продолговатый железный пенал, заходит с моей стороны, открывает дверь машины и сует мне эту штуку:
Прикладывай указательный палец к синему окошечку.
Я послушно делаю это. Зажигается желтый огонек.
Все в порядке. Проезжайте.
Я закрываю дверь. Как хочется спать! И котлеток бы рыбных, с макаронами
Адель удовлетворенно замечает:
Ну вот, ты хотя бы не в розыске.
За шлагбаумом она выводит машину на автостраду, набирает приличную скорость. Пейзаж за окном меняется: мелькают какие-то полуразрушенные фабрики из красного кирпича, ржавые железные трубы, покосившиеся заборы, серые панельные здания с фасадами, изрисованными красками, кучи мусора. Я вижу много людей, бредущих по улицам, во дворах копошатся дети, едут редкие машины. Мы объезжаем этот городок сбоку, приближаясь к высоченному кирпичному забору. Некоторое время едем вдоль него. Адель снижает скорость, почти останавливается, опускает стекла в ноздри ударяет страшная вонь. Пахнет человеческими испражнениями и еще чем-то наверное, так пахнут болезни и смерть. Мы сворачиваем с дороги и прямо по траве подъезжаем совсем близко к стене. Адель выходит из машины, тащит меня за собой: «Смотри!». В кирпиче дырка, размером с голову. Я заглядываю туда и вижу: на огромной поляне, перед лесом, сидит и лежит множество людей. Я вижу детей, мужчин, женщин и стариков, сидящих и лежащих на траве почти без движения. Сотни людей! Они похожи на манекены, второпях выброшенные из разорившегося торгового центра. Некоторые спят, но большинство нет, их ничего не выражающие глаза открыты, их остановившиеся, безжизненные, безразличные взгляды направлены в пустоту. Некоторые копошатся в своих котомках, пакетах и сумках, едят что-то, неторопливо, как коровы, пережевывая пищу. Кто-то отошел в сторонку, испражняется, не стесняясь. Да и некого другим это совершенно неинтересно. Некоторые, похоже, уже мертвы их соседи по поляне отодвигаются в стороны. Санитары с носилками ходят между рядов, забирая мертвых, относят их в грузовики. У самой опушки я вижу парочку, вяло совокупляющуюся на виду у всех. Никто даже и не смотрит в их сторону.
Что это за место? Такого просто не может быть!
Я закрываю глаза.
Адель поясняет:
Это доходяги. Люди, у которых остались только базовые желания: еда, сон. У кого-то есть желание защищаться и иметь секс, но их единицы. Величина их желаний минимально возможная примерно один процент от нормы. По сути, они не люди уже. Они исчезающие тени. Они продали свои желания, потому что не было денег на еду, или потеряли их по глупости, как ты. У них нет родственников, которые помогут, денег, чтобы купить себе другие желания, работы, чтобы раздобыть денег, и государственной страховки, чтобы получить необходимую помощь. Они продали желания жить. Покончить жизнь самоубийством они не могут: у них нет такого желания. Их ждет медленное угасание. Городская мэрия определила им это место, чтобы они никого не смущали своим видом на улицах. Время от времени приезжает полевая кухня кормить тех, кто еще хочет, волонтеры и благотворители раздают одеяла, зонты от дождя, одежду и лекарства. Чаще всего здесь гостит труповозка, которая отвозит мертвых на кладбище. Такое место есть теперь в каждом большом городе.
Меня пошатывает. Свинцовая гиря в голове нагревается, плавится.
Я снова открываю глаза и тут же встречаюсь взглядом с девочкой-подростком, лежащей на боку и неторопливо жующей стебелек зеленой травы. Как будто заглянул в пустую человеческую матрицу. Из нее вынули программу, желания, жизнь. Осталась только оболочка. Тело, грязные джинсы, босоножки, клетчатая майка. И глаза голубые и пустые. Неужели эта симпатичная девочка никому не нужна? Как так вышло, что никто не хочет наполнить ее жизнью снова? Лежит, ждет смерти. Разве она в чем-то виновата? И я тоже, похоже, скоро умру Неужели я выгляжу так же, как и она? Какой ужасный мир!
Адель говорит:
Люди умирают не от старости. Они уходят оттого, что у них кончаются желания. Я помню детство: так умирал мой восьмидесятилетний дедушка. Еще до братьев Лемье. Он просто лег на кровать, лицом к стене, и спал, смотрел на узор обоев, чертил по ним дрожащим пальцем. Он ни о чем не думал, ничего не хотел. Почти не вставал только в туалет. Страшная картина. Когда у человека остается только желание поесть-поспать, умственная активность замирает, человек стремительно деградирует до уровня животного.
Она вздыхает:
Люди умирают не от старости. Они уходят оттого, что у них кончаются желания.
Я отворачиваюсь от забора, смотрю на нее. Что дальше? Адель берет меня за руку и ведет к машине. Она говорит:
И действительно разум дан, чтобы обслуживать желания, искать способы все более и более изощренного их удовлетворения, соревнуясь в этом с другими, подобными себе. Вся история человечества до братьев Лемье это история развития человеческих желаний. Сначала кров, тепло, еда, секс, продолжение рода. Потом деньги, товары, власть, войны, государства. Потом смысл жизни, искупление, религии и инквизиция. Следом расцвет культуры, искусства, слава и почести художников, философов и ученых. Далее наука, великие открытия. Революции и войны. Атом и космос. Технологии и компьютеры. Глобализация и интернет. Все для массового потребления. Есть ли этому насыщение, предел? И к чему дальше устремилось бы человечество, изнеженное в удовлетворении желаний, но все еще неудовлетворенное?
Умная слишком Я залезаю на заднее сиденье. Поспать бы, отдохнуть
Свинец медленно вытекает из гири, давит на глазные яблоки изнутри.
Адель заводит машину, мы снова куда-то едем.
Братья Лемье устроили все совершенно иначе. Ясно одно: у того, кто ничего не хочет, ум разлагается. Проходит месяц, два, три и человек превращается в растение. Постепенно его покидают и базовые желания он полностью теряет интерес к существованию. Наступает момент, когда он перестает заботиться даже о собственном пропитании и умирает, бессловесный и никому не нужный. Все это рассказал мне мой папа, а он очень умный. Эта же участь могла постигнуть и тебя, дорогой незнакомец, если бы эти бесстыдные девицы вытряхнули тебя полностью. Надо признать, они тебя пожалели по моим наблюдениям, твои базовые желания в порядке, функционируют. Это значит, что я смогу тебе помочь.
Я закрываю глаза.
Она вздыхает.
И чем-то ты мне так приглянулся, человек без имени, не помнящий ничего? С чего бы это я стала тебя спасать? Именно тебя, а не любого из этих, за окном?
Мне видятся две рыбные котлетки и макароны на большой тарелке, с кетчупом. Поспать, поесть.
И вынуть бы гирю из головы.
Издалека доносится голос:
Мой папа очень добрый человек, и богатый у него много своих собственных желаний. Не то, что у меня. Он не может мне отказать. Я попрошу у него какое-нибудь одно желание для тебя. Например, такое: разобраться во всем, что происходит в мире, со времен открытия братьев Лемье, и попытаться устроить все по справедливости. Я знаю, у моего отца есть такое, и я очень боюсь за него, как бы он не вступил в конфликт с властями оно большое и сильное. Когда оно войдет в тебя, то будет требовать ежесекундного наполнения, я знаю. Ведь это желание будет главным, единственным в тебе! Других-то, кроме базовых, нет! И твой ум будет работать, как проклятый, чтобы найти способы удовлетворить его. И ты не деградируешь, ты будешь развиваться благодаря ему. И я помогу тебе в его реализации, потому что у меня тоже есть такое желание, и я буду меньше волноваться за отца. Мы все устроим, как надо, только потерпи немного, миленький.