Хреновенько стреляют, хрюкал он из колодца фанерным голосом.
Да, братцы, сказал наш ромбический друг на общей ноге, огорчили вы кабана. Не попали. А ты бы, кабан, закричал он в сторону колодца, бегал бы помедленней! Носишься, будто тебя ошпарили!
Эй, кабан, крикнул Пахомыч, у тебя там в колодце вода-то есть?
Откуда? ворчал кабан. Какая вода? Придумали ещё! Дробью попасть не могут.
Эх, лоцман, лоцман, хмурился капитан, к чему эти фанерные манеры? Зачем надо было стрелять?
А я в кабана и не целился, неожиданно заявил Кацман, я в чёрточку целился. Попробуйте-ка, сэр, попадите в чёрточку фамилии Петров-Лодкин. Признаюсь, эта чёрточка давно меня раздражала.
Благодарите судьбу, что вы попали не в мою чёрточку, сказал Суер-Выер.
Между тем петровлодкинская чёрточка болталась в воздухе на довольно-таки недосягаемой высоте.
Эй ты, дефис! орал матрос, лишённый чёрточки. На место!
Мне и тут хорошо, нагло отвечал дефис, а то зажали совсем. С одной стороны Лодкин давит, с другой Петров. Полетаю лучше, как чайка.
Хватит валять дурака, решительно сказал Суер. Эй, кабан, вылезай! Лоцман, одолжите ваш прибор.
Кабан выскочил и, недовольно хрюкая, побежал по прямой. Капитан пальнул, и кабан рухнул в траншею.
Вот теперь неплохо, хрюкнул он. Перебили мне сонную артерию! Давненько такого не бывало! А если вам вода нужна пожалуйста. У меня тут в траншее сколько угодно. С дождями натекло.
На звуки наших выстрелов из соседних рвов и щелей стали вылезать всё новые фанерные фигуры.
Были тут солдаты и офицеры, немцы и русские, душманы и башибузуки и чуть ли не весь животный мир: слоны, косули, лебеди, утки, медведи, зайцы, чёрт знает что!
Они маячили над своими рвами, явно приглашая нас пострелять.
Некогда, братцы! кричал Пахомыч. Воду надо таскать!
Пока мы таскали воду, ромбический человек, простреленный Суером, как мог, успокаивал своих сотоварищей:
Не волнуйтесь, ребята! Они ещё постреляют, когда воды наберут.
Мы потом по всем по вам картечью с борта жахнем! уверял и Пахомыч.
Вы уж жахните, пожалуйста, просил Фанерный, не подводите меня.
Между тем вся эта фанерная пинакотека тихо скулила и жалобно протягивала к нам свои простреленные десятки.
Перепрыгивая рвы и траншеи, мы с капитаном обошли этот трагический ряд мишеней.
Я чувствовал, что капитан очень жалеет их и готов пострелять, но тратить даром патроны было некапитанской глупостью.
Суер-Выер гладил слонов, жал руки офицерам. Одного простреленного душмана он много раз прижимал к сердцу. Тот был до того жалок и так мало прострелен, что мы насчитали всего 143 дыры.
Пальните в меня, братцы! просил душман.
Капитан не выдержал и с двух шагов пальнул ему в сердце.
А когда мы вернулись на корабль, Суер-Выер велел зарядить пушку картечью, и мы жахнули по острову.
Выстрел получился на редкость удачным: многие мишени, разбитые вдребезги, были выбиты из своих траншей.
От пушечного грома в небо взметнулась сотня тарелочек, ну тех самых допотопных тарелочек, по которым когда-то мы стреливали влёт бекасинником.
Стая тарелочек перепугала петровлодкинский дефис.
В ужасе ринулся он с поднебесья вниз и, расталкивая боками Петрова и Лодкина, встал на своё место.
Глава XXIV
Остров Уникорн
А остров Уникорн, друзья, рассказывал Суер-Выер, открыт ещё в пятом веке до новой эры капитаном Ктессом. Но сейчас это открытие считается недействительным, потому что эра новая.
Новая? удивился лоцман Кацман. С чего это она такая уж новая?
Капитан неожиданно закашлялся. Он явно не знал, что сказать. Прищурившись, внутренним своим взглядом рассматривал он нашу новую эру, но ничего такого уж особо нового в ней, кажется, не находил.
Ладно тебе, толкнул лоцмана старпом, выручая капитана, сказано тебе: новая значит, новая, сиди и помалкивай.
По большому счету, э продолжал Суер. По большому счету, э надо бы снова открыть этот остров.
Ну давайте откроем, сэр, сказал Пахомыч, чего тянуть? Плевали мы на эру
Остров Уникорн сам открылся нам издалека.
Подобный многоэтажному торту, лежал он среди океанских гладей, и, как марципаны, то там то сям торчали и блистали розовые везувии, а вместо сливочных роз пышно вздымались пальмы.
Никаких серпилий, к сожалению, видно не было. Вместо листьев с пальм свешивались запятые, а также буквы «икс» и «игрек».
Запятых да игреков, пожалуй, не нанюхаешься, задумчиво сказал Кацман.
Иксы можно сварить и съесть, пояснил Суер, очень неплохое блюдо, напоминает телятину, а игреков можно и на зиму насушить. Старпом, готовьте вельбот!
Почему не шлюпку, сэр?
В чем дело? удивился капитан. В вельбот мы сможем погрузить значительно больше иксов и игреков, а запятые, кстати, годятся к бульону вместо лаврового листа.
Кроме вёсел, мы с собой в вельбот захватили ещё и грабли, чтоб удобней было сгребать запятые, когда они понападают с пальм.
Сойдя на берег, мы сразу принялись трясти пальмы.
Запятые посыпались охотно. Правда, одна запятая упала на голову лоцману, пробила шляпу и вырвала клок волос, а другая умудрилась прорваться за шиворот старпому.
Она корябалась под тельняшкой и щипалась.
Пахомыч с проклятьем вырвал её, шмякнул об камень и растоптал. Иксы и игреки отрывались с трудом, их приходилось срубать корабельными топорами, но всё-таки мы набрали целую тачку этих латинских знаков.
Впрочем, совсем недолго мы так баловались и прохлаждались с иксами и запятыми. Ненавязчивый, но всё нарастающий гром и топот послышались вдали.
Скорее в вельбот! крикнул капитан. К чёрту лишние запятые! Бросайте их! Бежим! Бежим! Это Уникорн!
Немыслимый глухой рёв послышался за скалами, и мы увидели вдруг острую пику. Она вылезала из-за скалы и нарастала, нарастала, постепенно утолщаясь.
Чёрт подери! кричал капитан. Я не думал, что он ещё жив! Капитан Ктесс видел его в пятом веке до нашей эры! А сейчас эра-то новая!
Навались! Навались! командовал Суер. Левая загребай! Правая табань! Подальше от берега, а то он достанет нас! Достанет!
Матросы наваливались изо всех сил, а пика, толстенная, как сосновое бревно, и острая, как сапожное шило, всё вываливала из-за скалы.
Наконец дьявольский вывал прекратился, и мы увидели, что это не пика, а огромный рог, приделанный ко лбу мускулистого существа с бёдрами оленя, хребтиной буйвола, холкой харрабанды, рёбрами зебры, жабрами жаббры, умбрами кобры и шкундрами шоколандры. У него были густые вепри, ноздри и брежни.
Это он! кричал капитан. Это Уникорн! О боже правый! Какой у него страшный корн! Какой рог! Какой церос!
Да, друзья, это был Уникорн, или так называемый Моноцерос, которого русские подполковники чаще всего называют Единорогом.
Разъярённый отсутствием многих запятых, он подскакал к берегу и стал тыкать своим рогом в наш хорошо осмолённый вельбот.
Слава Создателю, что мы успели уже далеко отвалить от берега, и страшный бивень полосовал нейтральные воды, подкидывая в воздух акул и осьминогов.
Глава XXV
Дротики и кортики
Да, это единственный выход, говорил сэр Суер-Выер, расхаживая по палубе взад и вперед. Единственный.
Мы никак не могли понять, что творится с нашим капитаном, и жарили свои запятые.
Их, оказывается, очень даже легко жарить.
Получается вкуснее, чем грибы.
Только масло нужно особое. Мы жарили на масле, которое накачали на острове масляных пчёл. Тамошние пчёлы откладывают в соты первоклассное подсолнечное масло. Забавно, что подсолнухи на острове не растут, и пчёлы собирают масло прямо с облаков. Правда, с особых облаков, с тех, что называются «кумулюсы».
А боцман Чугайло от этих жареных запятых вообще с ума посходил.
У него как-то в голове не укладывалось, что знаки препинания можно жарить. А когда уложилось, он нанизал запятые, как шашлык, на шампур, натолок иксов и игреков.