Он дергает ее вперед, чтобы она потеряла равновесие, а потом роняет на спину, прижимает предплечье к ее груди. Это не требует от него никаких усилий, он даже охает.
Будет лучше, если ты расслабишься, говорит он, потом прижимает свой рот к ее уху. Все хорошо, говорит он.
Она сводит ноги и вытягивает их на кровати. Делает ровно противоположное тому, о чем говорила ей кухарка, потому что иное неестественно. Неестественно и трусливо поднимать ноги и ждать этого мужчину. Более естественно, решает она, сопротивляться. Нет никаких других способов, кроме этого, скажет она кухарке. Нет никакого другого способа, только сопротивляться.
Закрой глаза, шепчет он ей в щеку. Закрой глаза и сделай вид, что я твой слуга, который помогает тебе переодеться. Закрой глаза. Его голос звучит нежно, успокаивающе.
Он каким-то образом задирает подол ее платья и накидывает юбку ей на колени. Большая рука, которую он кладет на ее бедро, посторонний предмет. Это полено, кусок металла, камень, нечеловеческий и холодный. Она уже не в состоянии опознать, что это. Некая масса на ее ноге, создающая странное ощущение, будто в этом месте образовывается синяк. Он двигается проворно, его сильные конечности действуют быстро, а его плечи придавливают ее к кровати, а потом он одну за другой вытаскивает ее руки из платья, и прежде чем Астер находит способ выскользнуть из его рук, он закидывает платье ей за голову и вытягивается на ней, одна его рука следует по цепочке на ее шее, к ее грудям, к ее ребрам, он останавливает ладонь на ее животе, и его жар словно огонь обжигает ее кожу.
Я буду нежен, говорит Кидане. Тебе не будет больно.
Астер превращается в кусок металла. Она воображает себя сталью и каждую кость запирает на своем месте. Она отказывается смотреть на него. Отказывается слушать. Она не шелохнется, пока не наступит утро и она не станет свободной. И тогда она отправится домой, и пускай отец изобьет ее. Она ему скажет, что живой сюда не вернется.
А этот человек продолжает говорить тихим голосом, чтобы успокоить ее, а потом застать врасплох, но она смотрит на стену, и на этой стене висит сабля, она довольно близко от этой сабли можно вскочить, схватить ее и одним движением перерезать его горло. Она набивала на этом руку много раз с кухаркой, используя для этого грызунов и кур, они тогда планировали побег. Она его убьет, если он сунет руки ей между ног, а кухарка предупреждала ее, что именно это он и сделает. Она его убьет, и его кровь зальет эту кровать. Астер подсчитывает число шагов до сабли и представляет себе, как одним прыжком преодолевает расстояние назад.
Кидане улыбается и щиплет ее за щеку, принимая ее молчание за согласие. Ты избалованная, говорит он мягким голосом. Он смотрит на ее грудь, глаза его горят. Ты больше не девочка, говорит он. Потом коленом раздвигает ей ноги, устраивается между ними.
Когда она открывает рот, чтобы закричать, его рука ударяет ее по зубам, удар настолько сильный и неожиданный, что у нее начинает кружиться голова, боль быстро расцветает в ее челюсти.
Не двигайся, говорит он. Перестань, и тебе не будет больно. Я обещаю. И опять этот голос дрожит в темноте, словно боится не она, а он. Обещаю, повторяет он, придавливая ее всей тяжестью своего тела.
И теперь кожа к коже, плоть к плоти, и хотя Астер знает, что это бесполезно, она пытается соскользнуть с матраса, но он, словно свинец, лежит на ней удушающим грузом.
Вот оно: ее мать сказала ей, когда время придет, она поймет, что делать. Но есть еще и другое соображение: кухарка сказала ей, что, когда время придет, она ничего не сможет сделать. Прими это, сказала кухарка. Прими то, что придет, проснись утром и живи дальше. А потом Кидане резко дергается, словно хочет наказать ее своими бедрами. Он напирает на нее, и поначалу Астер не понимает, что он делает. Она не может понять, что он ищет своими пальцами и той своей штукой, которую она обрубит саблей, как только у нее появится такая возможность. И пока она размышляет, пока ее мысли мечутся в ошеломляющем смятении, боль ударяет ей в глаза, дыхание перехватывает, и она чувствует, что раскалывается. Астер открывает рот, чтобы закричать, и на этот раз Кидане не ударяет ее, на этот раз ее словно и нет здесь, хотя она и есть то тело, на котором он совершает свои движения, словно боится утонуть в ней, издавая свои охи.
Ее мозг немеет от боли, она чувствует, что покидает эту смрадную комнату, этого потеющего человека, и вот она уже витает над собой, смотрит на девочку, которая тянется к сабле, чтобы разрубить этого человека пополам, а потом бежать домой.
А потом
Она терпит поражение и исчезает.
Глава 6
Она тащит Хирут в конюшню и предупреждает кухарку, чтобы та не отпирала дверь. Хирут лежит, свернувшись, там, где ее положили, боль разогретым клинком прижимается к ее костям. Спустя несколько первых часов она словно выходит из себя и смотрит, как зачарованная, на небольшое скопление крови, которая свертывается на ее шее. Кровь начинает срастаться в бугорок раны, которая тянется через плечо к груди. Когда ей это наскучивает, она оставляет себя позади, выходит из конюшни и проникает в кабинет Кидане. Она просматривает газеты на столе, устремляет взгляд мимо фотографии императора Хайле Селассие, которую Кидане вырезал и отложил в сторону, потом устраивается на его стуле и делает вид, что читает. Она видит колонны и колонны марширующих ференджи и корабль, переполненный людьми в форме. Она видит, как они машут ей своими винтовками, она видит разверстые рты, они растягиваются и поглощают ее, и она понимает, что падает в пасть чудовища и продолжит падение, если не шевельнется. Она встает и идет по коридору на веранду, продолжает идти, наслаждаясь своей ничем не ограниченной свободой.
На границе компаунда она останавливается у ворот и прислушивается к деревьям, которые манят ее дальше. Домой, говорят они. Иди домой. Лошадь Кидане, Адуя, оплакивает ее в конюшне. Буна, лошадь Астер, сердито трясет головой. На крыше попрощаться с ней собрались совы. Даже ветер изменяет направление, чтобы обнять ее за плечи и охладить огонь. И Хирут знает, что должна идти домой. Она должна найти дорогу и идти, пока снова не окажется в руках матери, которая ждет, когда отец вернется с полей. Они испуганы, и она тоскует в одиночестве и не знает, почему так долго отсутствовала. Настанет день, когда у нее будет достаточно сил, чтобы вылечить синяк, растущий у нее на груди. А пока пусть он растет, пусть прилепится к ребру и давит на ее легкие, потому что ей нужно быть дома. Хирут открывает ворота и выходит в колодец густой тьмы.
Вот она стоит в центре этой комнаты, где есть только темнота и только эти раны, и только боль посылает предательский луч света в ее голову. В ее голове слова, которые освобождаются от смысла, и ничто не может удержать их на месте, кроме звука ее собственного имени, набирающего силу в его повторах: Я Хирут, дочь Гетеи и Фасила, рожденная в благодатный год урожая. Она Хирут, окруженная темнотой, густой, как плоть, она пульсирующая рана в середине. Она слабый свет, проникающий в комнату через щель в стене. Она свет, пережеванный на краю раны. Она боль, пульсирующая в одиночестве в этой черной комнате, где нет ничего другого, только темнота, только рана, которая, в отличие от поврежденного сердца, не перестанет подрагивать. В ее голове воспоминания о свете, который щелкает, словно хлыст над этой головой. Над головой девочки, которая прежде была Хирут, дочерью Гетеи и Фасила, рожденной в благодатный год урожая. Над этой девочкой, у которой нет больше головы, нет больше слов, нет больше памяти, нет больше имени, которая всего лишь воспоминание, погружающееся в темную нору забытья.