Когда я наконец вылезла из кровати и открыла дверь, брат Азада заорал мне прямо в лицо:
Что за порчу ты на него навела, ведьма!
Тсс! говорила я. Не шуми, ночь же! Люди спят!
Ты не указывай, что мне делать, ведьма! орал он, грозя пальцем.
Прохожий, писающий в канаву, посмотрел на него, потом на меня, потом снова на него и на меня. А в остальном было темно и тихо, но наверняка все всё слышали.
Ты его в капкане держишь! орал этот брат. Отпусти его! Пусть женится, как нормальный человек!
Я просто стояла, держа открытую дверь.
Утихни, сказала я спокойно. А то тебя удар хватит.
Я была в ночнушке, уши у меня горели. Вся округа оказалась в курсе моих дел. И сейчас я от этого злилась. Кто дал право этому негодному братцу орать на меня при соседях? Тут живет трудовой народ водители рикш, продавцы фруктов, набивщики матрасов, уборщицы, охранники магазинов. Им нужно спать ночью, так как же я теперь в их глазах буду выглядеть?
В общем, я наконец сама стала ругаться. Мне об этом даже вспоминать неприятно.
* * *
Ну, да, признаюсь я теперь Азаду. Ладно, приходил твой брат. Сказал мне: «Лавли, я знаю, что ты любишь его по-настоящему. И брат мой даже отказывается от еды, если тебя нет рядом. Но прошу тебя, умоляю, поговори с ним о браке и о детях. Ради наших с ним престарелых родителей».
Азад глядит на меня:
Мой брат? Он так сказал?
Азад ушам своим не верит.
Да, твой собственный брат, отвечаю я. И теперь я думаю об этом.
В окно вползает паук на тонких коричневых ножках и сразу всеми этими ножками начинает исследовать стену. Мы смотрим на него. Азад встает и примеривается прихлопнуть паука ботинком, и я говорю:
Не надо, оставь его.
Зачем обязательно рушить чужую жизнь?
Ну нет! говорит Азад. Не буду я подчиняться таким дурацким правилам. И женюсь я на тебе!
· Дживан ·
На следующее утро возле здания суда полицейские прокладывают мне путь через толпу людей, так радостно возбужденных, будто они приветствуют успех команды на крикетном стадионе. Мне солнце светит в глаза, я смотрю вниз.
Дживан, Дживан, посмотри сюда! орут репортеры с камерами на плечах или над головой. Некоторые лезут вперед, чтобы ткнуть мне микрофон в лицо, но полицейские их отталкивают. Репортеры кричат:
Как террористы на тебя вышли?
Когда ты запланировала теракт?
Я обретаю голос и кричу, но мой крик резко обрывается, как петушиный:
Я ни в чем не виновата! Я ничего не знаю про
Я иду, выпрямившись, хотя все цвета у меня в глазах очень уж яркие: зелень деревьев светится, как рудная жила, а земля под ногами состоит из разноцветных частиц. Ноги подкашиваются, но женщина-полицейский успевает меня подхватить. В толпе орут, а самое доброе, что сейчас есть, хватка полицейской на моей руке.
Внутри, за дверью, тихо, шум остается снаружи, и можно рухнуть на стул.
Появляется адвокат мне его назначили. Он молод, чуть старше меня, но у него пузцо преуспевающего человека.
Вас кормили сегодня? спрашивает он первым делом.
Я смотрю на своих конвоирок, но ничего не могу вспомнить. И киваю.
Меня зовут Гобинд, говорит он. Ваш назначенный судом адвокат. Вы знаете, что такое адвокат? Это человек, который
Сэр! перебиваю я его. Я знаю это слово. Я училась в школе. Я продавщица в «Панталунз», знаете этот магазин? Вы можете сказать, за что меня арестовали? Ну, да, я глупость запостила в соцсети, но я ничего не знаю про поезд.
Адвокат глядит не на меня, а на папку, которую держит в руках. Лизнув палец, переворачивает страницу.
Это правда? спрашивает он. В соцсети нашли запись вашего чата с вербовщиком террористов.
Вот все мне это говорят, но я просто болтала в сети с этим парнем! Мы были виртуальными друзьями, объясняю молящим тоном, чтобы поверили. Я ж не знала, кто он такой.
У меня над головой шумит вентилятор, за спиной слышны голоса входящих в зал посетителей. А передо мной тетушка за пишущей машинкой. Из пучка на затылке выбиваются волосы, стелются по шее.
У меня много френдов в соцсети, и этот тоже, он из другой страны. То есть это он мне так сказал, объясняю я Гобинду. Он меня расспрашивал, как я живу, что чувствую. Я ему смайлики посылала, чтобы поздороваться. А теперь мне говорят, что он известный вербовщик террористов. Кому известный? Я ничего об этом не знала.
Гобинд смотрит на меня. Я из тех, кому никогда не верят.
А пропитанные керосином тряпки, которые у вас нашли? спрашивает он, помолчав. Очень похожи на те керосиновые факелы, что бросали в поезд. Что вы на это скажете?
Это я тяжело задумываюсь наверное, тряпки, которые мать для чистки использует. Чтоб керосином жирное оттирать Я не знаю! Впервые их увидела.
Они говорят, что я помогала террористам поджечь поезд. У них есть не только записи чата с человеком, который, как я теперь знаю, вербовщик, у них еще и свидетели, которые видели, как я иду к станции с каким-то пакетом. Там был керосин, наверное, говорят они. И тряпки или дерево для факелов. А другие свидетели видели, как я бегу от поезда, уже без пакета. Хотя рядом со мной никого не видели, но свидетели утверждают, что я провела этих людей террористов, врагов нации, по безымянным переулкам наших трущоб к станции, где ждал обреченный поезд.
Когда я настаиваю, что ни в чем не виновата, они тычут мне в лицо той моей подрывной записью в соцсети, где я свое собственное правительство называю террористом и тем самым, говорят они, показываю полное отсутствие лояльности государству. Это что, преступление написать пару слов в соцсети?
Гобинд показывает мне документ, который я подписала в полицейском участке. Он говорит, что я во всем созналась.
Да кто этому поверит? выпаливаю я. Меня заставили подписать. Они меня били.
Я поворачиваюсь к залу заседаний, мне хочется, что там были мать и отец, чтобы меня утешили, погладили по голове, и в то же время я не хочу, чтобы они меня здесь видели. Они этого не вынесут.
Тут входит судья и зачитывает список обвинений.
Преступления против государства, говорит он. Подрывная деятельность.
Я слышу эти слова, поднимаю руку, показываю жестом нет, нет, нет!
Я несла книги, мои школьные учебники. Это правда, но почему она звучит так жалко? Они и были у меня в пакете. Я их несла одному человеку в трущобах. Я учу ее английскому, уже несколько месяцев, спросите у нее. Ее зовут Лавли.
Презрительный голос из дальних рядов:
Ты это газетчикам расскажи, сожрут. Террорист-благотворитель история на первую полосу!
Судья угрожает удалить говорящего из зала.
Меня заставили подписать признание, говорю я чуть позже судье. Поднимаю спереди рубашку показать синяки на животе, и слышу, как за мной шевельнулась публика.
На этот раз судья слушает, приподняв брови.
Через несколько дней я увижу в газете рисунок художника, изобразившего меня в суде тем утром. Там на рисунке женщина, ее волосы заплетены в косу, руки скованы, но подняты перед собой как в мольбе или молитве. Но это ошибка, думаю я. Я же не была в наручниках. Или была? Все остальные контуры тела набросаны наспех и расплываются.
· Мать и отец Дживан ·
Не прошло и часа после ареста Дживан, как репортер, отыскавший этот дом в трущобах, постучал в дверь. Дверь кусок жести, не запертая распахнулась. Мать Дживан сидела на кровати рядом с отцом Дживан и обмахивала его сложенной газетой.
При виде репортера она встала и направилась к двери.
Вы кто такой? спросила она сурово. Из полиции?
Репортер, держа диктофон на почтительном расстоянии, ответил:
«Дейли бикон». Меня зовут Пурненду Саркар. Он распахнул бумажник показать удостоверение, и тут же спрятал его в задний карман. Вы знаете, что вашу дочь арестовали?
Они пришлют полисмена нас проинформировать с информацией так нам сказали. Куда они отвезли Дживан?
Мамаша сбита с толку, понял репортер. И ничего не знает.