Конфетка начала подниматься, но Баррингтон её остановила:
Если мы в одной лодке, то скажи, что за серьёзное преступление ты совершила.
Не связанное с насилием, сухо ответила Сандра.
Ты воровка?
Пауза. Девушки смотрят друг другу в глаза.
Я верю в то, что делала, и верю до сих пор, произнесла Сандра так, словно это всё объясняло. Когда они узнают обо мне всё, то потребуют предать тех, кого я люблю. А мне мне бы этого не хотелось. И я постараюсь этого не допустить.
Они узнают?
Обязательно.
Узнают то, что ты им не рассказала? Несмотря на то, что ты такая крутая?
По моему следу идёт очень сильный и очень опытный охотник.
Конфетка поднялась и пошла прочь. Не стала переспрашивать Анну, договорились ли они. Сейчас ей было достаточно тех сомнений, которые она зародила в душе Баррингтон.
Или усилила.
И об охотнике Сандра тоже не думала. Просто знала, что он придёт.
Козицкий!
Да, госпожа президент?
Ни о чём не хочешь рассказать?
Дознаватель помолчал, несколько раз провёл пальцами правой руки по старой кожаной папке, которая лежала перед ним на столе, поднял голову и посмотрел Емельяновой в глаза. Всем, кто знал Козицкого, этот жест показался бы не просто неожиданным невероятным. Все, кто знал Козицкого, были уверены, что дознаватель никогда не смотрит не то что в глаза, а даже просто на людей, куда угодно, только не на людей. Все они были бы сейчас безмерно удивлены: все те, кто не знал Козицкого, а был с ним знаком. А вот люди, которые действительно знали Козицкого, не удивились бы, потому что им он всегда смотрел в глаза. Может, не при посторонних, но наедине обязательно. И потому Емельянова спокойно выдержала взгляд дознавателя и чуть приподняла брови:
Что не так с Краузе?
Вы догадались?
Я президент, мой дорогой, я не могу позволить себе быть дурой.
Вы никогда ею не были.
Тебе не идёт быть льстивым.
Это была шутка, поэтому Козицкий улыбнулся. По-настоящему улыбнулся, а не растянул губы в дежурной светской гримасе, чуть склонил голову, показав, что понял всё правильно, и, продолжая улыбаться, негромко произнёс:
К сожалению, с Краузе почти всё не так.
Что ты имеешь в виду? Емельянова стала очень серьёзной.
Вам не докладывали?
Мясник Краузе опасный террорист, но для их нейтрализации у нас в стране существуют соответствующие службы.
Полностью с вами согласен, госпожа президент. Вам нет никакой необходимости забивать голову ненужными подробностями.
Рассказывай, что натворили мои спецы?
Не только ваши, госпожа президент. Гораздо больше неприятностей Краузе доставил англосаксам, а поскольку они никак не могли его достать, то решили замазать грязью и кровью.
Чтобы лишить поддержки?
И получить карт-бланш на любые действия.
Президент тихо вздохнула, на мгновение закусила нижнюю губу Козицкий прекрасно знал этот жест и негромко, но очень твёрдо спросила:
Ты уверен в том, что говоришь?
Абсолютно.
Краузе не преступник?
Преступник, и убеждённый, Краузе высокомотивированный противник существующего порядка вещей, враг всех играющих не по правилам транснациональных корпораций. Но он не творил те злодеяния, за которые журналисты его прозвали Мясником.
Понятно. Емельянова помолчала. Он знал, на что шёл, когда связывался со спецслужбами.
Я знаю, госпожа президент.
Дознаватель не был ангелом, но грязных методов старался избегать, предпочитая вскрывать преступников с помощью ума и логики. И поэтому Емельянова поставила Козицкого во главе расследования: ей требовался не просто результат, а доскональное выяснение обстоятельств произошедшего.
То, что ты узнал о Краузе, нам поможет или помешает?
Я буду об этом думать, госпожа президент, ушёл от ответа дознаватель. С одной стороны, их щепетильное отношение к насилию и уважение к человеческим жизням позволяет надеяться на то, что террористы будут принимать решения в пользу пассажиров «Чайковского». Или во всяком случае учитывать их интересы. С другой совершенно понятно, что Краузе взбешён проявленной нами подлостью и не испытывает никакого желания сотрудничать.
И ты сказал, что ни его, ни его помощницу купить невозможно.
На совещании я намеренно коснулся только идейной составляющей, которая тоже имеет место быть. А сейчас добавил, что они
Нам не доверяют, поняла Емельянова.
Да, госпожа президент.
Ничего удивительного, учитывая, как с ними обошлись.
Совершенно с вами согласен.
Люди Краузе непредсказуемы.
Да, госпожа президент.
Но ты позволил Аллану взять с собой Сандру.
Мисс Жарр наш единственный программист.
Только поэтому?
В основном поэтому, медленно ответил дознаватель. Вторым аргументом стал тот факт, что участие мисс Жарр в предприятии мистера Райли заставит активизироваться её сообщников, что поможет расследованию.
Что они сделают?
Я пока не знаю, не стал скрывать Козицкий. Но уверен, что безучастными они не останутся.
Мы сильно рискуем, подпуская Сандру к рубке управления.
Во-первых, мы ещё не добрались до рубки. Во-вторых, мистер Райли осведомлён о мисс Жарр и будет тщательно за ней приглядывать.
Козицкий замолчал.
А в-третьих? спросила Емельянова, которая прекрасно знала дознавателя и понимала, что он не закончил мысль.
А в-третьих, госпожа президент, анализ показал, что активность Честера Краузе преимущественно направлена на крупные европейские и североамериканские корпорации и почти не затрагивает наши интересы. Кровавым убийцей его выставили наши коллеги, а это значит
К нам у Краузе отношение ровное, вновь перебила дознавателя президент.
Совершенно верно, кивнул Козицкий. Что, как я надеюсь, поможет нам договориться в том случае, если мисс Жарр сумеет в полной мере использовать свои несомненные способности и при этом превзойдёт мистера Райли в уме и хитрости.
Весьма разумно, оценила, после короткой паузы, Емельянова. И здраво.
Спасибо, госпожа президент.
Но для переговоров мне нужны козыри, Козицкий, хоть какая-то полезная информация.
Нужная информация у вас будет, госпожа президент, пообещал дознаватель. Даю слово.
Емельянова знала, что он своё слово сдержит. Не сомневалась. И улыбнулась, глядя на то, как быстро дознаватель возвращается в привычное состояние: собирает бумаги, застёгивает папку, поднимается, кивает и выходит из кабинета.
Не глядя на неё.
///
Козицкий редко смотрел людям в глаза.
И не только «объектам», то есть тем, кто находился в оперативной разработке или являлся подозреваемым вообще всем. Давным-давно появившаяся привычка настолько прочно вошла в его жизнь, что похвастаться тем, что дознаватель держится с ними обыкновенно, как нормальный человек, могло крайне малое число людей, их можно было пересчитать по пальцам двух рук. Только старые проверенные друзья и те, кому Козицкий полностью доверял. Остальным доставалась нейтральная отстранённость. А «объектам» А «объекты», даже опытные, через многое прошедшие уголовники терялись от невозможности поймать взгляд дознавателя, не понимая, куда он смотрит, не понимая, что происходит и как это работает.
Но это работало.
Козицкий досконально изучил методики ведения допросов, как современные, так и старые, тех времён, когда люди ещё не имели технических средств и полагались исключительно на свой ум. Он понимал силу психологического воздействия, которое оказывает хорошо поставленный взгляд, но разработал собственную систему работы с «объектами», гарантированно сбивающую с толку и нервирующую собеседников, особенно тех, кто привык к мощному напору следователей и жёстким, прожигающим взглядам. Такие люди умели противостоять стандартным процедурам и не понимали, как реагировать на действия Козицкого. А главное, не понимали, что он их прекрасно видит. Точнее, не столько он, сколько самообучающаяся, давно самообучившаяся, но продолжающая совершенствоваться нейросеть, следящая за мимикой «объектов» через три скрытые видеокамеры высокого разрешения. Записи допросов Козицкий иногда пересматривал, а вот подсказки нейросети, которые она делала в режиме реального времени, как правило, игнорировал, поскольку в ста случаях из ста знал правильный ответ раньше неё: у дознавателя был абсолютный музыкальный слух, позволяющий различать даже едва слышные оттенки голоса и сделать вывод о том, лжёт собеседник или нет, в каком эмоциональном состоянии находится, следует ли на него давить или нужно позволить «объекту» ненадолго расслабиться По голосу Козицкий мог узнать о человеке больше, чем разглядывая его под микроскопом. Всё остальное делали ум и опыт.