Мужчина застыл на месте, продолжая сжимать ее волосы, твердым взглядом буравя ее лицо. А она не сводила с него мечущего молнии взгляда. Внутри она дрожала от нервного холода, охватывающего сердце, тьма будто сгущалась вокруг нее, обесцвечивая мир вокруг, но у нее уже не было пути назад и не было права на слабость. И спиной она чувствовала, как жарко грел с нежданной силой разгоревшийся камин, облизывая огнем камни, грозя поджечь шкуры у ее ног. Этот дом, эти люди, что были ее семьей, безусловно были важной частью ее жизни, однако, если это встанет на пути к ее цели она, не задумываясь, перешагнет через это препятствие. Чтобы вернуть себе то бесконечно ценное что отняли у нее.
Эта восковая фигура, где лишь глаза были живыми и вели невидимую посторонним схватку, могла бы стоять так бесконечно долго, будто пытаясь что-то кому-то доказать, однако, здесь это грозило стать лишь плутанием по замкнутому кругу. Заяц волку не товарищ, и Теодор прекрасно осознавал свою слабость перед этой женщиной несмотря на то, что физически он бы мог дать фору многим вокруг себя. Потому все, что ему оставалось, это пытаться сыграть на ее потаенных страхах перед неизвестностью, перед буквой человеческого закона.
При этом не зная что она уже давно держит зажженной ту последнюю спичку, что сожжет за ней мосты.
Его рука дрогнула, а Беатрис напряглась, ожидая очередного выпада в свою сторону
Я не знаю, что с тобой происходит лишь тихо произнес он, притянув ее ближе к себе, прижав ее голову к своей груди, лишь чуть зажав сопящий сверток с ребенком между их тел, Как бы близко ты не была, иногда мне кажется, что ты бесконечно далеко и это ранит меня в самое сердце, лишая надежды однажды действительно стать близким тебе. Лишь об одном прошу он опустил голову, зарывшись носом в ее волосы, где его пальцы медленно разжались, опустившись ей на спину, Будь благоразумна. Не будь здесь тебя все мои достижения не имели бы смысла.
Ложь. Наглая ложь. Она прекрасно знала, что единственная его любовь это его труд. Его работа, за которой он целыми днями пропадал в кабинете и на конференциях, вспоминая о ней, лишь когда чувствовал, что остыла постель. Зачем она была нужна ему оставалось загадкой. Может ему доставляло удовольствие раз за разом предпринимать попытки приручить ее как очередного жеребца из своей конюшни или собаку из псарни, что ловила ему лисиц. Может быть он надеялся сыграть в бога, искоренив из нее эту «дурь», что тянулась за ней нефтяным следом, не огнем, так мечом. Кольцо на пальце не смогло этого сделать, ребенок тоже не помогал, когда-нибудь варианты кончатся и что тогда?
Детство кончилось, дорогая тихо проговорил Теодор, прижавшись к ней щекой, Может раньше все было по-другому, и твоя семья потворствовала твоим прихотям, но теперь все иначе У тебя другие обязанности и эти игры лишь отвлекают тебя от них. Я терпелив, ибо знаю, что на некоторые вещи требуется время, ты молода и ретива, но однажды всему приходит конец. Наступит день, и ты это осознаешь так ясно, как светит солнце. его рука опустилась чуть ниже, проскользила по пояснице, крепко сжав в складки жесткую ткань платья, заставив девушку подобраться, Я помогу тебе будь уверена в этом, дорогая.
На этот раз Беатрис замерла на месте, слепо глядя в его высоко вздымающуюся грудь, прижимая к себе тихо посапывающего сына и боясь пошевелиться.
Но мужчина лишь усмехнулся, нежно поцеловав ее в лоб, медленно разжав пальцы, дав ей наконец возможность вытолкнуть застоявшийся в легких воздух.
***
С тех пор прошло около трех лет. По своему обыкновению, дабы избежать конфликтов, Беатрис старалась не привлекать к себе лишнего внимания, тренировки проходили по смещенному расписанию, а с определенных пор спать она старалась в отдельной спальне, мотивируя это тем, что, по ее мнению, няни недостаточно хорошо смотрят за ребенком, а ей не хотелось бы, чтобы Аскель, разбуженный дурными снами, тревожил отца ночными визитами в их комнату.
Но признаться честно ей просто стало страшно каждый вечер заходить в их общую с Теодором спальню. Будто под порогом их комнаты кто-то очертил линию солью и развесил зверобой. Все сжималось внутри и требовало убраться прочь как можно дальше, но она лишь вновь и вновь стискивала зубы и, развернувшись, шла переодеваться ко сну в одиночестве в небольшую комнату, расположенную рядом с детской своего сына.
Но что же об этом думал ее наставник, что был отцом ее мятежному духу? Тот, что был персоной нон грата в этом доме, но которого все молча сносили, считая лишь довеском к приданому, и который, тем не менее, был главной темой сплетен и домыслов всех слуг в тихие моменты после ужина, а порой даже причиной нескольких разбитых сердец. Будто он наемный убийца, шпион или, еще того хуже, любовник молодой госпожи, и еще неизвестно было, от кого она родила ребенка. Что же думал он сам, когда видел, как его дочери кусок в горло не лезет за семейным столом и как каждый раз после занятий она, выжатая досуха, запирается в своей комнате на ключ словно затворница, словно пленница в собственном доме.
Он не давал ее духу пасть жертвой тревоги. Он учил ее быть уверенной в собственных силах. Держать свою волю так же крепко, как она сжимала в руке клинок. Пусть этим клинком было не зарубить ее самых страшных врагов, что обитали в глубине ее сердца, он помогал ей создать такой же клинок в ее душе, способный победить и врагов, невидимых глазу. Не отдавая себе при этом отчета, что тем самым он просто пытается отсрочить неизбежное, как больному лихорадкой бездумно прикладывают на лоб холодный компресс. Помыкаемый уже собственным страхом перед лицом ее судьбы. Он своими же руками гнал ее в тюрьму несчастливого брака, утешая себя тем, что этим спасает ее жизнь, не думая при этом, что даже смерть принесла бы ей больше покоя, чем та жизнь, которой она жила. Возможно прожитые века все же наложили свой отпечаток и при всей своей чуткости он добровольно отказывался принимать очевидное.
Но ей становилось лучше. Понемногу, день за днем. Все выше поднималась ее голова и ярче сияли искры в глазах. Расправив плечи и прямо держа спину, она была готова вновь дать отпор натиску своих тревог и страхов.
И однажды поплатилась за это.
***
Eins, zwei, drei! гулкий голос разорвал покров общего шума в зале.
Небольшой салонный оркестр взмахнул смычками, а гости, будто подчиняясь этому жесту, разделились по стенам залы, освобождая пространство для танца.
Она такая красивая
Фрида Бойе протянула руки к дочери, смахивая слезы. Несмотря на возраст она по-прежнему была красива. Смоляные кудри даже с годами сохранили свой блеск, не нуждаясь ни в какой в косметике. Почтенный возраст выдавала лишь изящная седая прядь, которую женщина и не думала прятать, кокетливо заправляя ее в прическу на показ окружающим. А тонкие морщинки в уголках изумрудных глаз придавали ее взгляду лукавую бдительность, которая иногда вгоняла в краску легкомысленных любителей распустить хвост на публику.
Закусывая губы, Беатрис передала хнычущий сверток матери. Это был ее первый выход в свет после родов спустя почти год после рождения дочери. И пусть Эмма была самым прекрасным ребенком на свете, вызывающим только умиление и безусловную любовь одним своим видом, передав дочь Фриде, девушка вздохнула с облегчением. Ей хотелось только одного поскорее выполнить свой долг и удалиться в комнату Вина ей все равно никто не предложит, как минимум еще полгода
Да, матушка. устало улыбнулась она, гладя дочь по пушку волос.