Двухэтажный магазин из железных листов, покрашенный броской синей краской, был типичным памятником японского концессионного режима, но вентиляционные будки в виде фигур рыцарей все так же бодро сторожили крышу. Внизу был просторный зал с несколькими железными колоннами, выкрашенный коричневой половой краской, народу было немного, в гастрономическом отделе на стенах стояли пирамиды консервов: рыбных, из частиковой рыбы, лосось, крабы и бело-синие банки сгущенки. А за стеклом витрины здоровая емкость с кусками маргарина и ржавой селедкой по 66 копеек, постное масло на разлив в банки и бутылки. Бакалейный отдел всегда выглядел празднично, за стеклянными витринами блестели серебром пирамиды и даже сказочные башни из шоколадных плиток, пачки фруктового киселя и ячменный напиток в сине-зеленых упаковках. Были еще вазы с шоколадками «Сказки Пушкина» и «Басни Крылова», конфеты «Ромашка» по 4 руб.20 коп. и ириски «Золотой ключик» и «Тузик». А в хлебном большие лотки с черным по 16 копеек и белым по 22 копейки. Я набрал хлеба под имеющийся у меня рубль четыре булки по 16 и одну по 22. Итого на сдачу пришлось 14 копеек. Хлебом мы подкармливали курочек, летом мелко рубили траву, смешивали с хлебом и угощали свое хозяйство, и все это было, конечно, в нарушение закона, который запрещал кормить домашнюю скотину хлебом. Только куры не знали этого закона и просили еды. Вы видели хоть раз, как плачут от голода куры?
Я в этот магазин ходил с раннего детства. Тогда прямо напротив выхода стоял маленький домик, похожий на сарай, сколоченный из фанеры и с гордым названием «Скобяной». В нем торговали кастрюлями, розетками и всяким бытовым скарбом. Но в том сарае был маленький стеклянный прилавок, и там среди всяких штучек я увидел тогда, что рядом с алюминиевыми ложками и стальным подстаканником лежала совершенно притягательная для меня вещь фонарик-жучок. Он был квадратный и с блестящим отражателем внутри, из которого торчала круглая лампочка, а еще там был складной ножик с шилом и штопором. Так вот, это не главное, а среди отверток и бруска для заточки ножей я разглядел главный для меня экспонат. Он мне показался каким-то предметом из сказки. Я, когда приходил в магазин за хлебом, всегда заходил сюда и его рассматривал. И той зимой я так же стоял у витрины, шмыгая носом и отогревая ладони от холода. Никого не было больше в магазине, а за прилавком стояла женщина в какой-то лохматой телогрейке, похожая на нашу училку. Видно, вид у меня был юморной, она улыбнулась и спросила:
Что ты там, малой, все время ходишь, рассматриваешь? Вижу тебя уже не в первый раз.
Я ткнул пальцем в стекло, она открыла крышку и поставила передо мной подставочку из картона, в тело которой была вделана эта вещица, что столь нестерпимо меня притягивала. Я посмотрел на добрую продавщицу, и она мне кивнула. Я взял этот предмет в застывшую руку, это было легкое, верно алюминиевое, колечко, украшенное прямоугольником, где на черном фоне на коне сидел рыцарь с направленным вниз копьем. Фигурка была желтенькая и хорошо очерченная на черном. Внизу колечко было разрезано, видимо его можно было надеть на любой палец. Я испытывал внутренне непонятный трепет от этого изображения, а стоило оно 4 рубля 70 копеек. Зашел какой-то заснеженный мужик, и у меня забрали колечко и сунули под витрину, только теперь уже между пачкой свечей и значком с улыбающимся Гагариным. Мужик приценивался к большому чайнику, а я вышел на ветер и побрел в гору до дома, держа на горбу пять булок хлеба. Многим позже я прочту все доступные мне варианты жития этого рыцаря святости и мужества, который пострадал во время великого гонения при императоре Диоклетиане, когда его после восьмидневных мучений обезглавили. Это один из главных христианских святых мучеников всех церквей. Он убивал дракона. Наверное, какая-то тайна была от того, что на самом краю земли, в самом обезличенном месте, в фанерной будке к ребенку пришел этот образ. В месте, где дети даже в тетрадках крестики не рисовали, а только звездочки и галочки. Но теперь уже этой будки не было, и куда-то ушла острота тех самых чистых ощущений мира, его пространства и времени.
А сегодня, по дороге назад, я встретил тот самый ГАЗ-69 с брезентовым верхом, успел разглядеть только то, что рядом с водителем сидела женщина с номенклатурным лицом в капроновом шарфике. Улица была пуста, а ворон уже сидел на помойке и озирался по сторонам. Возле моей калитки стояла пустая трехлитровая банка. Долго же мне ее возвращали, с того самого метельного утра 9 мая. Но все по справедливости: долг платежом красен. К обеду вернулась с дежурства мама, от моего рассказа про рыбу и помойку она расплакалась:
Вот бы нам эту рыбку с помойки, да курочкам дать.
Я тут же предложил одну из тех, что купил сегодня, отдать курочкам.
Она сказала:
Давай, сынок, пусть птички тоже будут радостные.
А курочек-то всего, вместе с петухом, было 6 штук. Только я побоялся, что рыбка достанется не курочкам, а крысам, как та рыба стервятникам.
На вечерней тренировке вся «голова» «нашенских» заседала в раздевалке. Были причины для разговора, а именно продолжение вчерашних объяснений. Здесь же присутствовал Абдулла. Уголовное дело, как и ожидалось, возбуждено не было. Злоумышленника объявили в местный розыск, и вся тема готовилась умереть. Но так не случилось, эта девушка, Фая, оказалась студенткой нефтяного техникума где-то в Татарии и была прислана родителями пройти практику под присмотром своего родного дяди брата ее матери. А этим дядей был Федя Загидул; ситуация стала приобретать зловещий окрас. Этот человек жил от всех отдельно, обладал высшей степенью дерзости и мстительности, а также был всегда последователен в своих поступках. Все, кто имел с ним какие-либо конфликты, даже самые малые, были биты самым жестоким образом. Проживая от всех отдельно, он был не одинок за ним числилась группа людей примерно того же темперамента и характера. Чем они занимались, никто не знал, но местную милицейскую статистику не портили, где-то исполняли свою работу на выездах. Самое тревожное во всем этом было то, что Абдулла и Федя были друзьями детства до определенных событий. Оба они родились в Голодомор 19461947-х годов. В 1948-м году родители Феди Загидула привезли его, годовалого, сюда. Убегая от голодной смерти в Поволжье, они завербовались на рабский труд за кусок хлеба. В тот же год приехали и родители Абдуллы, похоже, по такой же путевке. Они, вроде, где-то на Кавказе работали на нефтянке, но никаких профессий не имели. Их поселили в одном бараке. В 1964-м году Феде было 17, а Абдулле уже исполнилось 18. Они и еще трое товарищей попались на ограблении продовольственной базы. Все, кроме Абдуллы, сели. Он попросту всех сдал и остался на свободе. Федя тогда совершил побег из зоны и повесил Абдуллу, но в последний момент веревку обрезал. Так Абдулла и родился второй раз, может, потому и был такой болтливый и сладострастный.
Федя на «малолетке» пробыл всего месяц, его увезли на взрослый режим. За побег он получил еще 4 года, но на свободу вышел только через 8 лет. За это время он успел пройти все режимы: и воспитательный, и исправительный, и карательный. На свободу вышел с крытого режима поселка Омчак, что на Колыме. Повторюсь, за этот год он поставил в стойло всех недоброжелателей, сам с блатными не общался, в Сезонку не ходил ни пить водку, ни играть в карты, вроде как тянулся жить по Корану. Но сегодня менты, как бы по-ментовски, упредили, что Федя, возможно, имеет какое-то отношение к обороту огнестрельного оружия, но вроде как, опять по-ментовски, добавили, что это могут быть просто слухи. Но если под правильным углом посмотреть на 30 лет назад, то это вполне даже могло быть. С того времени сохранилась информация, что Федин отец был бригадиром команды по вывозу нечистот с сортиров и помоек. Каждые восемь из десяти вербованных в 19461948 гг. были фронтовиками. Взять им с собой было нечего, кроме гимнастерки с наградами и оружия, которое они тащили охапками, как свое, так и трофейное. Но после того как Сталин подписал указ об отмене всех льгот фронтовикам и выплат за награды, привезенные награды пошли в сортиры вместе с оружием после усиления меры ответственности за его хранение.