Значит, не будем делать ничего? спросила Элоиза.
Ничего.
Они не стали ничего делать. Почти два года Монбельяры ничего не предпринимали. Да и что они могли? Революция свершалась так далеко. А за виноградниками по-прежнему требовалось ухаживать. По-прежнему требовалось управлять поместьем. Во Франции богатый человек был богат, а бедный беден, и не существовало очевидного способа переломить эту истину, если только, как любил повторять Жан Себастьен Монбельяр, «не сделать нас всех бедняками, а если парижский ветер перемен дует в таком направлении, я отказываюсь этому способствовать».
Но ветер дул, и мехи революции работали без всякого содействия со стороны Жана Себастьена. Новости из столицы приходили каждую неделю. Редко хорошие что для Элоизы, что для Жана Себастьена, что для владельцев других поместий, виноградников, золота и серебра.
Очередные бунты. Очередные предостережения.
И все же, где Париж, а где Дижон. Бургундия. О бургундцах говорили: «Они никогда не видели моря», и ничуть не грешили против истины. До Сен-Назера, города на свирепом атлантическом побережье, отсюда было более десяти дней тяжелой езды, и почти столько же до Марселя на юге или до Дьеппа на севере, и кто бы пустился в столь опасное путешествие только ради того, чтобы утонуть в чужом океане? Уж точно не жители Дижона.
Жан Себастьен Монбельяр, восьмой по счету глава своего рода, никогда не видел моря и никогда не увидит. Монбельяры были бургундскими виноделами. Свою жизнь они выстраивали в соответствии с жизненным циклом виноградной лозы. Каждое утро Жан Себастьен обходил фамильные виноградники. Их склоны выходили на восток идеальное положение для легких красных вин, которые он производил. Он пробегал пальцами по листьям, гладил виноград первые крохотные почки по весне, набухающие с наступлением лета гроздья, похожие на сжатые младенческие кулачки, и сентябрьские черные, налитые соком ягоды. Он срывал их и пробовал на вкус, не спеша, оценивая сладость. Он с тревогой поглядывал на небо, высматривая дождевые тучи. Он проверял лозу на предмет плесени, мучнистой росы и короткоузлия. Он отдавал распоряжения рабочим и посылал их за граблями, секаторами и тачками с водой, когда почва оказывалась слишком сухой. Каждый год в один из сентябрьских дней он клал в рот круглую лиловую виноградину, высасывал из нее всю мякоть, катал сок по всей поверхности языка, а затем поворачивался к Гийому, своему виноградарю, который управлял бригадами сборщиков, и говорил:
Пора. Он медленно выдыхал через нос, пробуя аромат винограда. Пора.
Тогда Гийом тоже пробовал виноградину.
Подождем еще два дня, предлагал он. На высокие склоны выйдем через четыре.
А если дождь? с тревогой в голосе спрашивал Жан Себастьен. Он уважал опыт своих специалистов.
Не должно быть, отвечал Гийом.
Два дня так два дня. Через два дня на эти холмы выйдут три сотни сборщиков винограда.
Они не стали ничего делать.
В Париже бушевала революция, а в Бургундии нужно было ухаживать за виноградом, подрезать лозу, следить за ферментацией, и даже якобинцам нужно было вино, чтобы пить.
Из Парижа продолжали приходить новости.
Я рад, что мы здесь, в Дижоне, сказал Жан Себастьен Элоизе. А они там пусть сражаются у себя в столице. Главное, что им все еще нужны наши вина.
Настал день, когда Национальное собрание в Париже отменило все титулы и привилегии дворянского сословия. На дижонской ратуше повесили соответствующее объявление, и человек в треуголке зачитал декрет, забравшись на телегу с сеном. Жан Себастьен перестал быть графом. Он пришел в бешенство.
Как они могут отнять то, что дано Богом? изливал он свое негодование на Элоизу. Меня все равно продолжат называть графом. Никто не перестанет использовать это слово. Я все еще хозяин поместья. Этого им у меня не отнять.
Это никак не повлияет на нашу жизнь, осторожно сказала она.
Это повлияло на многое. Они потеряли свои сиденья в соборе, с мягкими подушками.
Садитесь с нами, позвал мужчина с узкой деревянной скамьи, где сидели простолюдины. А ну-ка, подвиньтесь. Освободите место для месье Монбельяра!
Месье!
Люди на улице плевали им под ноги. Четыре горничные уволились без объяснения причин. На рыночной площади кто-то ударил ножом двух их лошадей, и хотя все произошло на глазах у доброй сотни свидетелей, никто ничего не видел, даже кучер. Одна лошадь скончалась от ран.
Это ненадолго, говорил Жан Себастьен. Это мода. Это пройдет.
Но для французских землевладельцев наступило страшное время.
В 1791 году до Монбельяров дошли новости о королевской семье. Жану Себастьену о происшествии рассказал его приятель. Говорили, что под покровом темноты король и его семья бежали из дворца Тюильри. Некоторые добавляли, что монаршие особы даже переоделись крестьянами. Они успели достичь Варенна, где их схватили и отправили обратно во дворец. Их бегство длилось четыре дня.
Король Франции волен уезжать туда, куда пожелает, сказал Жан Себастьен, услышав эту историю. Ему не нужно ни у кого спрашивать разрешения. Это злые слухи.
Но примерно через день известие о королевском позоре достигло и жителей Дижона, которые явно не посчитали это слухом. Проезжая по городу, Элоиза и Жан Себастьен увидели из окна кареты толпу людей, празднующих это событие.
Они пьют и пируют, радуясь аресту нашего любимого короля. Жан Себастьен не верил своим глазам. Он покачал головой в те дни этот жест прочно вошел у него в привычку: кто бы объяснил ему, что творится в голове у простолюдина. Что будет с Францией, если мы останемся без короля? Враги сотрут нас в порошок.
Сильвия отпраздновала свой шестой день рождения. Она была неловким ребенком с темными бровями и щелью между зубами. Она шепелявила. У нее был англичанин-гувернер по имени Роберт, вместе с которым они музицировали на клавесине в библиотеке Жана Себастьена. Элоиза учила ее играть Моцарта.
Когда я была маленькой, говорила ей Элоиза, я видела выступление Вольфганга Моцарта и его сестры. Ему было чуть больше, чем тебе сейчас.
В поместье начали пропадать ценные вещи золотая статуэтка с лестницы, серебряные ножи из сервиза, драгоценности из туалетной комнаты Элоизы.
Мои кольца! воскликнула Элоиза однажды вечером, обращаясь к Жану Себастьену. Они пропали!
Я их забрал, ответил на это муж. Обычная предосторожность, не более.
А статуэтка?
Ее тоже взял я. Я оставлю тебе достаточно колец скажем, по одному на каждый палец. Но мы должны оградить себя от вандалов.
Однажды, во время визита в Дижон, брошенный из окна камень попал в Сильвию и рассек девочке лоб. В дом послали людей, но виновника так и не обнаружили. Терпение Жана Себастьена иссякало и сменялось яростью. Он отправился в городской муниципалитет и нанял там двадцать человек охраны из числа молодых людей, что проживали в городе. Он хорошо им платил. Он сшил им на заказ бриджи и туфли с пряжками. Теперь пятеро гвардейцев сопровождали его семью повсюду, куда бы те ни направились.
А виноград по-прежнему нужно было собирать, по-прежнему нужно было делать вино. Ведь солнце продолжало светить, а ягоды зреть, и пересохшие глотки продолжали жаждать вина. В иные дни Жан Себастьен приходил на виноградники, рвал ягоды и обращал взгляд к лазурному небу Бургундии.
Мы живем как во сне, говорил он Элоизе. У нас все останется по-прежнему. Люди нас любят. Мы нужны им. Без нас они будут голодать.
Но когда посреди ночи тишину огромного темного поместья разрывали громкие выкрики, Жан Себастьен просыпался и видел мерцание факелов за окном, слышал торопливые шаги своих гвардейцев, выбегающих на крыльцо в такие ночи поместье Монбельяров сковывало ледяным страхом, и супруги лежали без сна до самого рассвета, слушая бой часов на замковой башне, исправно отмечавший каждую четверть часа.