Да, Дина, кричит она мне в трубку. Я слышу сдавленные рыдания, но мне ее не жалко: я доверила ей своего драгоценного ребёнка, а она
Рассказывай!
Дина, мы пришли в садик, а Милаша говорит: «Бабуля, ты иди, я сама разденусь. Ты же на работу опоздаешь».
И ты бросила ребёнка? Как ты могла? Я не понимаю Как ты могла?
Дина, прости, прости! Не кричи на меня! Мне и так плохо!
Говори!
М-мы были уже в группе. Т-там ещё д-дети раздевались, слова с трудом пробивались сквозь рыдания. Родители сказали, что присмотрят за Милашей. Я и побежала.
Кто был ещё?
Я-я не знаю, мама всхлипывает. Ой, погоди! Секундочку! Мальчик. Дима. И девочка. Она плохо говорит.
Ника?
Да.
Я отключаюсь и начинаю разыскивать номера телефонов родителей.
В садике потерялась? сочувственно спрашивает девушка-репортёр.
Оператор, который тоже сел в машину, вдруг включает камеру. Я вижу красный огонёк, хочу отреагировать, но тут отвечает мама Димы.
Света, мама говорит, что оставила Милашу в группе, но теперь ее там нет. Ты видела мою дочь?
Да, видела, в меня из груди вырывается вздох облегчения. Телефон вылетает из ослабевшей внезапно руки. Я хватаю его снова. Вижу внимательные глаза репортера. Она держит в руках квадратную коробочку. А что случилось?
Дочка пропала, меня начинает колотить дрожь. В окно мелькают знакомые места. Мы подъезжаем к нашему району.
Какой кошмар! охает знакомая. Где?
В садике. Света, а что ты видела?
Сейчас, вспомню. Пришла твоя мама. Хотела раздеть Милану, но та закапризничала. Схватилась за края кофточки и не дала бабушке расстегнуть, твердила: «Уйди! Я сама!»
Она сегодня с утра вредничала. А дальше?
Не помню. Я повела Диму в группу, разговорилась с Галиной Федоровной, вдруг голос замолчал, а потом зазвучал глухо и невнятно. Ой, Дина, получается, это я отвлекла воспитателя?
Дальше что? вздохи мамы Димы меня сейчас не интересуют. Это все потом.
Я вышла в раздевалку, твоих уже не было. Даже в голову не пришло проверить, где Милана. Я думала, она прошла в группу через второй вход.
Винить Светлану было сложно.
Действительно, детсадовские группы имеют своеобразное строение. Прямоугольная раздевалка с двух сторон заканчивается дверьми, которые введут в группу и всегда распахнуты. Но между группой и раздевалкой расположены туалет и умывальники для детей. Получается, что ребенок попадает в группу не сразу, а только пройдя по небольшому, метра четыре, коридору. И если Светлана и Галина Федоровна стояли в одном коридорчике, они могли и не видеть, как Милаша прошла в группу по-другому.
Я отключаюсь и звоню маме Ники, но та не отвечает. Набираю снова и снова, не попадая пальцами в кнопки.
Слушаю вас и удивляюсь, качает головой режиссер. Разве воспитатели не встречают детей?
Встречают, но мне только что сказали, что воспитательница в этот момент разговаривала с мамой Димы.
Понятно. Могла действительно пропустить момент, когда девочка ушла.
Машина тормозит. Я поднимаю глаза: мы уже возле забора детского садика. Я нетерпеливо хватаюсь за ручку.
Спасибо.
Девушка, мы с вами. Поможем в расследовании.
Мне было все равно. Я бегу к входу в свою группу. Галина Фёдоровна меня уже ждёт.
Вы проверили камеры наблюдения? набрасываюсь на неё с вопросом.
Она смущенно отводит глаза.
У нас одна камера сломана, а на второй девочку не видно.
Безобразие!
Зачем вы так?
Простите.
А это кто?
Мы журналисты газеты «Горячие новости». Хотим помочь найти девочку, отвечает девушка-репортёр, пока оператор снимает вход в детский сад, лестницу, раздевалку группы, шкафчик Милаши. Дальше его не пускают.
Не надо снимать! приказывает властный голос. Нянечка сбегала за директрисой, и та уже стояла на лестнице и сердито сверкала на нас очками. Что вы тут устроили?
Ребёнка привели в детский сад, а потом он исчез. Вы считаете, что это нормально?
Я уже кричу, не могу больше сдерживать эмоции. Кажется, ещё чуть-чуть, и моя голова взорвется от переживаний. Заглядываю в шкафчик: сменное платье и вторая обувь на месте, значит, Милана даже не переодевалась. Ну, куда она могла пойти?
Не нужно оставлять ребенка одного, не сдав в руки воспитателю, парирует директриса.
Мы с себя вины не снимаем, но и у вас безобразие: камеры не работают, воспитатель детей не встречает. Кто угодно может зайти в группу, соблазнить ребенка конфеткой и увести, подливает масла в огонь репортер.
Ох! Нет! Только не это! я хватаюсь за шкафчик, боясь упасть, и уже навзрыд плачу и умоляю: Пожалуйста, найдите мою дочь!
Тихо, тихо! Мамочка, не надо так нервничать. Вы детей пугаете! Действительно, на шум прибежали малыши и испуганно смотрели на ссорящихся взрослых. Сейчас вызовем полицию. Пройдемте ко мне в кабинет.
Мы выходим на лестничную клетку, и я вижу в окно, как со стороны ворот бежит мама. Она врывается в подъезд, запыхавшись, лицо перекошено и покрыто потом.
Дина, где, где Милаша? в панике повторяет она. Ты ее нашла?
А ты видишь, что рядом со мной стоит дочь? срываюсь я на неё.
Мама всхлипывает и хватается за сердце. Прибывший наряд полиции расспрашивает нас, нянечку, дозванивается до мамы Ники, но и та ничего не знает. Наконец Галина Федоровна радостно ведет воспитательницу соседней группы. Я бросаюсь к ней.
Вы видели мою дочку? У нее серые глаза и длинные светлые волосы. Заплетены в две косички, которые сзади собраны в сердечко. На ней малиновый бомбер с изображением Русалочки спереди и блестящие лосины.
Да, она стояла на лестнице.
И вы ее не отправили в группу?
Я подумала, что девочка ждет свою маму и прошла мимо: руки были заняты, несла завтрак.
Во сколько это было?
Примерно в восемь часов утра.
Может быть, она просто ушла домой? спросил седой полицейский с усами. Он периодически теребил дин ус и качал головой.
Я сбегаю, посмотрю, вскидывается мама. Она тяжело дышит, слезы текут по ее лицу, но она даже не вытирает их.
А мы с вами по дворам проедемся, поспрашиваем, предлагает усач.
Я скидываю фотографию Милаши репортеру, директрисе, которая обещала опросить сотрудников, и бросаюсь к выходу. Первый приступ паники прошел. Я начинаю думать и прикидывать, куда могла пойти моя своенравная дочь, если допустить, что она просто ушла прогуляться.
Мы объезжаем все дворы и ближайшие детские площадки, но дочери нигде нет. Поиски продолжаются уже два часа. Я с ума схожу от горя и переживаний, но не сдаюсь. Упрямо не отпускаю ни полицейских, ни репортеров. Опрашиваю встречных прохожих:
Вы девочку не видели?
Может, встречали четырехлетнюю малышку одну?
У нее косички сзади заплетены сердечком.
Милаша зовут.
В малиновом бомбере с Русалкой на груди?
Я слышу, что такие же вопросы людям задают полицейские. Но все сочувственно качают головами. Девушка-журналистка в это время с кем-то разговаривает по телефону. Я чувствую, как глухое раздражение поднимается волной к голове. У меня горе, а эта бесчувственная стерва думает только о репортажах. Но тут она бросается ко мне:
Дина, я договорилась с телеканалом. Есть возможность сообщить в прямом эфире о пропаже Милаши. Вы разрешите отправить режиссеру фото вашей девочки?
Нет! Не хочу! За Милашей начнут охотиться!
Дина, ко мне подходит усач. Не выдумывайте. Не у каждых родителей, потерявших ребенка, есть шанс начать поиски по телевидению.
Да, это правда. Режиссер обещал указать номер «горячей линии» канала, чтобы люди звонили туда. У нас есть такая. Мне сразу сообщат, если будет свежая информация.
Хорошо, соглашаюсь я и набираю номер мамы.
Мама сообщает, что и у дома Милашу никто не видел. Она опросила уже всех соседей, но тщетно. Мама плачет навзрыд, и от ее причитаний мне еще хуже.
Сиди в квартире. Никуда не уходи. Вдруг она придет сама, приказываю я ей.