Быстро одевшись потеплее, Марика сосредоточилась, подавила волнение и щёлкнула пальцами.
Портал открылся без труда, точно туда, куда следовало. Она поправила меховую шапочку и шагнула вперёд. Закрыла проход за собой и огляделась.
У фонтана снега не было. Каменная чаша слегка наполнилась грязной водой, в которой лежали кучки пожухлых листьев. Единственный жёлтый фонарь у школьного здания мигал. Всё вокруг казалось унылым, не серым, а коричневатым, грустным. Не чувствуя холода, Марика обхватила себя руками за плечи. Неудивительно, что Генрих не ждал её здесь хотелось как можно быстрее убраться с улицы подальше. Но и домой возвращаться Марика совсем не хотела. Она сделала несколько шагов по улице, но потом снова щёлкнула пальцами и легко перешла в голубятню, которую в прошлый раз показал ей Генрих.
Послышался вскрик.
Марика!
В голубятне было сухо, холодно, но светло. Генрих, до этого сидевший в углу, под потрёпанным шерстяным одеялом, вскочил на ноги. Марика ойкнула и быстро извинилась.
Ничего, тут же улыбнулся Генрих, здорово, что ты появилась. Тебя давно не было, и я решил
Марике стало совестно, но вместе с тем приятно. Он думал о ней, скучал, ждал.
Прости, не могла выбраться, повинилась она и поняла, что Генрих не обижен.
Он тепло и радостно улыбался ей.
Ты тут что-то поменял, заметила Марика.
Да, решил пусть будет поуютнее. Только нагреватель поставить не решился, сопрут. Так что тут холодно. Хочешь, забирайся под одеяло.
Они вместе уселись в уголке, Генрих закутал их обоих в колючее одеяло и спросил:
Будешь хлеб?
Марика кивнула. Она слабо поковырялась вилкой в тарелке во время ужина и сейчас была немного голодна. Достав из-за пазухи бумажный свёрток, Генрих развернул его, разломал ломоть хлеба на две части и протянул одну Марике.
Сначала было неловко Марика жевала сухой хлеб и всё не могла придумать, что сказать. Но потом Генрих заговорил первым про то, какая глупая зима в этом году, ни снега, ни дождей толком. Марика рассказала про снегопад в анклаве и про то, что её не пускают играть на улицы. И следом что у неё не выйдет наколдовать ледяное чудище, потому что колдовать она совсем-совсем не может. А дальше разговор всё шёл и шёл.
А хочешь, вдруг предложил Генрих, построим грязевое чудище? Магии не надо, я покажу!
Марика быстро закивала в ответ. Генрих схватил её за руку, выдернул из одеяльного кокона и потащил за собой, вниз с голубятни, по улицам, мимо людей и светящихся окон, ещё вниз с пригорка к берегу реки. Там дул сильный ветер, пахло тиной и рыбой, а ноги вязли в липкой грязи. Генрих наклонился, зачерпнул грязь двумя руками, поднял и сказал гордо:
Это глина! Из неё что хочешь можно слепить! Давай крокодилу?
Не крокодилу, а крокодила!
Его! Он плоский, но страшный такой.
Преодолевая брезгливость, Марика коснулась пальцем липкой холодной жижи, поморщилась.
Дава-ай! Отмоешься! подначил её Генрих, и она решилась.
Крокодил вышел кособокий и с закрытой пастью (хотели сделать открытую, но она всё падала). Зато страшный, с глазищами размером с кулак. Генрих весь стал чёрный от грязи. Марика не сомневалась, что она сама выглядит не лучше, но всё равно было смешно. И даже когда позади распахнулся отцовский портал, она ничуть не смутилась. Подумаешь испачкалась. Правильно Генрих сказал: отмоется! И нравоучения ей не страшны.
Глава десятая, в которой Генрих действует
Генрих любил приходить в школу пораньше Рик и прочие обычно опаздывали на построение, а без них можно было устроиться на ступеньках у входа, завернуться в куртку как следует и подумать над задачей дядьки Ратмира или повторить на память урок. Сэм тоже обычно приходил задолго до построения, и они часто сидели вместе. Время от времени Генрих решал ему примеры, а Сэм неизменно делился печеньем или ломтём хлеба с маслом и сахаром.
Увидев Сэма, Генрих привычно помахал ему рукой. Тот подошёл, но прежде, чем сесть рядом, воровато огляделся.
Ты чего?
Смотрю чтоб не увидели.
Генрих с любопытством уставился на Сэма.
Тут такое замялся Сэм, мы можем с тобой быть друзьями по секрету?
Это как?
Сэм нервничал, это было видно: он теребил пальцами манжету, дёргал глазом.
Это как если мы с тобой по-прежнему друзья, но чтобы никто об этом не знал.
С минуту Генрих смотрел в испуганные бегающие глаза Сэма, потом прищурился:
С чего это?
Мне папа запретил с тобой дружить, промямлил тот. Но я хочу! Я хочу с тобой дружить! Просто его голос упал до шёпота, чтобы папа не знал.
Нет, Сэм, равнодушно отрезал Генрих и встал со ступенек, не можем. Слушайся папу.
Генрих! Сэм подскочил следом, схватил Генриха за рукав, но тут же отпустил и спросил тихо: Ты теперь всем про мои истории расскажешь, да?
Стало обидно. Аж горло перехватило, что не вдохнуть.
Больно надо, бросил он и пошёл подальше от школы и от Сэма.
Хотя куда тут уйдёшь.
Он хотел бы бросить всё, побежать к дядьке Ратмиру и рассказать ему, но тут же понял: нельзя. Он скажет: «А я предупреждал». Или ещё что-то такое. Как будто это поможет.
На Сэма Генрих злился страшно. Мелькнула мысль: и правда, всем рассказать про его дурацкие истории, пусть смеются, а он пусть плачет маме в юбку и папе в жилетку. Но потом стало стыдно за себя. Истории были хорошие. Нельзя над ними смеяться.
Конечно, первым, кто заметил, что они с Сэмом больше не дружат, стал Рик.
Генрих вышел со Слова Всевышнего, по недавней привычке отошёл к окну и попался в ловушку. Компания Рика окружила его. Сам Рик, надув щёки, ехидно протянул:
А где маленький господин? Или ты ему больше не нужен?
Ты плохо вылизал ему ботинки, Мортон? пискнул Джилл, как обычно прячась за спиной более крупных товарищей.
Все загоготали.
А мне сойдёт, сообщил Рик, можешь мои полизать.
Генрих стоял, прижавшись спиной к окну, и напряжённо думал. На улицу не выбраться решётки. Под руками не проскочить слишком уж плотное кольцо. Учитель придёт через десять минут, за это время с ним сделают что угодно. Остальные вступаться не будут, даже если на деле ему сочувствуют. Кто полезет против Рика и его прихвостней?
«Тянуть время», решил Генрих и старательно проговорил самым скромным тоном:
Можно я пойду? Нужно проверить задачу.
Он отлично знал, что это вызовет волну насмешек и оскорблений, но пропустил их мимо ушей слова синяков не оставляют. Зато прошло две минуты. Лин толкнул его в плечо, но несильно, скорее раззадоривая. Нет уж, драться Генрих не собирался. Прошла ещё почти минута, пока Рик упражнялся в остроумии на любимую тему и описывал в деталях, как именно мама Генриха зарабатывает деньги. Джилл присоединился, и они потеряли ещё минуту. Осталось шесть.
А ты чего молчишь, Мортон? Согласен? оскалил нечищеные зубы Рик. Так скажи нам об этом. Давай, скажи!
Точно! Пусть скажет!
Скажи, Мортон! Давай: «моя мать шлюха».
Генрих поймал взгляд Рика, посмотрел в его маленькие мерзкие глазки, горящие предвкушением, и подумал, что однажды заставит его ответить за это.
Его толкали, трясли, щипали, но он едва ли чувствовал. Крики остальных терялись в шуме крови в ушах, только голос Рика всё ещё различался очень отчётливо.
Колокол оборвал развлечение. Толпа ломанулась за парты, а Генрих, наверное, ещё ни разу в жизни не был так рассеян на математике.
***
Рассеянность на уроке грозила не более чем ударом указкой по рукам или учебником по затылку. Рассеянность на фабрике была опаснее. Генрих отвлёкся и пролил на штаны жидкость, которой покрывал деревянную доску. Тут же вскрикнул одна капля прожгла ткань и въелась в кожу.
Это было хуже, чем обжечься о горячий очаг, боль длилась и длилась. Обругав косоруким идиотом, мастер цеха отправил его промывать ногу водой, а когда Генрих вернулся, чуть прихрамывая, объявил: