Степан прекрасно помнил и регату на Темзе, горячие мышцы, пот на спине и брызги на лице, проносящуюся мимо воду и шампанское, много шампанского: команда Кембриджа в очередной раз оставила вечных конкурентов из Оксфорда на несколько корпусов позади. При желании он мог вспомнить почти любой эпизод из жизни джентльмена и шпиона Майкла М. Гринвуда, уже несколько лет как превратившегося в корреспондента газеты «Дэйли Мейл», Мэтью Гринвуда, иногда подписывающего свои статьи «Г. Грин». И все-таки это были не его воспоминания.
Он по-прежнему оставался самим собой, Матвеевым Степаном Никитичем. И только ему принадлежала радость, испытанная Степой Матвеевым, когда он нашел свою фамилию в списке зачисленных на первый курс института. И чувство облегчения, когда он наконец-то со второго раза сдал на водительские права категории «B». И то бешеное сердцебиение, когда забирал из роддома Наташку с перевязанным голубой ленточкой свертком, и как они «чуть не до развода» разругались, выбирая имя сыну. И «Emergency car», и молодого доктора, искренне сочувствующего, но: «Sorry, sir, but it is unfortunately too late»[27]. И холод, и пустоту тогдашнюю, и именно эти холод и пустота нет-нет да и давали себя знать уколом в сердце, ворохнувшись в самый неподходящий момент в душе. И похороны жены он помнил именно как похороны своей жены. И Витьку Федорчука помнил, молча наливавшего водку без этого своего «А як же ж!», и такого же молчаливого впервые на его памяти не знающего, что сказать Олега.
И вот это и есть его подлинные воспоминания, где многое перепутано, что-то подзабыто, а кое-что может быть и придумано, но их «настоящесть», истинность не вызывает сомнений, потому что та пустота в голове, холод в сердце и ощущение безвозвратно уходящего времени именно его, Матвеева, и никого больше. И еще. Именно у Матвеева, а не у Гринвуда было ощущение, что жизнь прошла, проходит, а он так и не сделал главного такого, ради чего стоило жить. Вот это было его, собственное. И тем страшнее было осознавать, что жизнь Степана Матвеева неожиданно и, судя по всему, безвозвратно отброшена в область воображаемого, превратившись в бесплотную тень, и теперь ему вот нелепица! тому же самому Степану Матвееву предстоит продолжать реальную жизнь английского аристократа, журналиста и шпиона. Ну что же, учитывая разницу в возрасте, может быть, это даже и неплохой обмен. Верно, сэр Майкл?
Виктор Федорчук Дмитрий Вощинин, Амстердам.
1 января 1936 года
«Да, попали вы, пане Виктор! Или теперь правильнее Дмитрий? Уж попали так попали! Весь ужас положения стал наконец доходить до пережившего неслабую встряску Федорчука. Тут не крыша поехала, тут гораздо хуже. Такое только в книжках пишут, а в жизни»
А в жизни интересный субъект достался Виктору в виде судьбы и тела, на редкость интересный.
Он словно смотрел исторический фильм. Смотрел и одновременно как бы озвучивал. Вот Митенька с няней гуляет по харьковским улицам. Некоторые дома, кажется, и сейчас в Харькове стоят, хотя теперь сказать трудно. Но церковь, куда «младенца Димитрия» регулярно водят к причастию восстановлена. Более того, в ней же вот совпадение! крестили и внучек исчезнувшего из «нашего мира» Федорчука. И «отца» своего Виктор вспомнил, что называется, во всех деталях. Вот он, Юрий Дмитриевич Вощинин: красавец-инженер в белом чесучовом костюме стоит у чертежной доски. Впрочем, в белом кителе Виктор его тоже, кажется, видел. Хорош, другого слова не подберешь. И социалист в молодости как же разночинному интеллигенту в России без этого? Потом-то, конечно, отошел от политики, остепенился и женился, но симпатии, как водится, никуда не делись остались симпатиями. А потом случилась война, и Вощинин-старший отправился на фронт. Добровольно. Прапорщик, подпоручик, поручик. «Стани слав и Владимир с мечами украшают недаром вам грудь». А в 1917 году пришла весть о его гибели. Восьмилетний Митенька, гимназист второго класса, тогда долго рыдал, колотил ногами по стене и все не мог поверить, что папенька больше не вернется. Пятиклассник Витька Федорчук тоже плакал, когда умер от сердечного приступа его отец, главстаршина Балтфлота Иван Макарович Федорчук, служивший в Нахимовском училище.
Но это другая история, к Мите Вощинину никакого отношения не имеющая. А вот профессор Медников, дед Митенькин, «новой» памятью хорошо помнится. И вроде бы фамилия эта знакома не только Вощинину, но и Федорчуку Крупная величина был Сергей Викентьевич в науке, а позже и в среде русской эмиграции. Один из идеологов сменовеховства. Но вот помнит, незнамо откуда, Федорчук: убьют профессора в Париже фашисты, потому что старик примкнет к Сопротивлению.
Вощинин-младший в Харькове вместе с семьей пережил и две революции и большевистское правительство Украины, о чем в памяти остались какие-то нечеткие сумбурные образы. А потом профессор Медников перевез семью в Крым, который Митеньке запомнился куда лучше. Там его отдали в кадетский корпус «кадет на палочку надет», заставив вкусить все прелести казарменной жизни. И в Крыму при Врангеле, и позже в Галлиполи, куда семья эвакуировалась вслед за белогвардейцами, и в Югославии, в Крымском кадетском корпусе, но вместо того, чтобы стать «злостным белогвардейцем», напротив, получил весьма эффективную прививку от белого дела. В 1926 году Вощинин окончил корпус, в этом же году дед решил перебраться в Париж, к этому времени окончательно сблизившись со «сменовеховцами» и активно призывая деятелей эмиграции сотрудничать с Советской Россией. Ну, а Дмитрий в Париже совмещал учебу в университете с военно-научными курсами. Взгляды деда он разделял и даже помогал ему в написании статей в местной русской прессе.
Романтик ты, Митька, как и дед твой!
А потом За что боролись, на то и напоролись. Впрочем, все это можно было предвидеть. Ненастным январским утром 1931 года, в кафе к Дмитрию подсел человек с невыразительным, будто смазанным погодой, лицом.
Месье Вощинин? Дмитрий Юрьевич? Я, видите ли, в известном смысле являюсь поклонником вашего таланта
Вербовка сотрудником ИНО НКВД произошла вполне буднично, без особых метаний и душевных терзаний. Для начала Дмитрию посоветовали постараться вступить в РОВС, от чего пришлось разругаться с дедом вдрызг. Бедного старого профессора едва удар не хватил. Может быть, стоило ему сказать правду? Но это Федорчук полагал, что стоило. Точнее, он твердо знал, что стоило послать «товарища в штатском» куда подальше. И не потому, что Федорчук так любил белогвардейцев. С какого бодуна ему их любить? Просто пришлось соприкоснуться некогда, еще в Афгане, с «Конторой», и воспоминания о товарищах чекистах остались у него не самые лучшие
Впрочем, карьера Дмитрия Вощинина в Русском общевоинском союзе сложилась в некотором смысле удачно.
Дмитрий Вощинин, редакция журнала «Часовой», Париж.
Май 1933 года
Взбежав по лестнице на второй этаж, Дмитрий буквально с разбега столкнулся с главным редактором.
Миль пардон, Василий Васильевич! Ради бога, простите! Мне нельзя быть таким рассеянным, он восстановил равновесие и вежливо склонил голову в знак извинения и приветствия.
Полноте, Митенька. Не казнитесь, отечески усмехнулся в ответ Орехов. Не иначе статью новую обдумывали?
Да. В следующий номер надобно успеть.
Сознайтесь, это будет нечто инфернальное? заговорщицки подмигнул редактор и даже причмокнул губами, как бы предвкушая будущую статью. Нечто этакое, тут Орехов как-то по особенному повернул полураскрытую ладонь, о зверствах кровавых чекистских палачей?