Ты только что совершил распятие, сынок, всего Пантеона, улыбнулся Архимед.
Я разговариваю с сумасшедшим, к тому же еще и нищим, в то время когда мои сослуживцы набивают карманы сицилийским золотом, картинно произнес юноша, проболтай я с тобой еще немного, и мне не достанется ни монет, ни женщин, ни маленькой толики славы завоевателя Сиракуз, которую я оплатил своей кровью. При этих словах легионер продемонстрировал старику кровоточащую рану на правом плече.
Тогда поторопись, невозмутимо ответил Архимед, успеть насладиться чужой болью и страданием.
Он ткнул мыском сандалии в песок:
В этом и состоит Свобода Выбора, но не забывай об Ответственности, которая пока еще давит (Архимед провел веткой по горизонтальной линии), а не является партнером (оливковая указка «запрыгала» через гиперболу на вертикальном участке).
Легионер, как завороженный, следовал взглядом за кончиком прутка, выписывающего разнообразные дуги, штрихи, окружности и «восьмерки» около «муравьиной горы». Что-то внутри головы кричало: «Иди в следующий двор, пока не поздно, пока разграбление города на полпути, пока еще есть время», но мягкий, ласковый голос сердца шептал: «Останься здесь, сделай правильный выбор, у старика есть то, чего не найдешь в сундуках и кошельках, не увидишь за оторванной половицей или сломанной каменной кладкой тайника».
Легионер колебался, что категорически запрещено человеку с оружием в руках. Видел бы меня сейчас центурион, думал он, все слова застряли бы в горле, а глаза точно вылетели бы из раковин. Хотя, возможно, что-нибудь вроде «солдат никогда не гнет спину перед врагом» сотник и выдал бы, а уж после затрещина, сравнимая с ударом стенобитного орудия.
Кстати, а почему линия «муравейника» изгибается так резко, от почти горизонтальной к почти вертикальной?
Старик, воскликнул юноша, отчего твоя черта согнулась, как рыба, выброшенная на песок?
Это точка излома, момент Пришествия, ответил Архимед, сидевший с закрытыми глазами.
И кто должен прийти? недоуменно спросил солдат.
Тот, кто принесет в Мир символ Божий, Крест, тот, кто объяснит Свободу и Ответственность всем, а не одному, как я толкую тебе сейчас.
Как же он сделает это?
Житием своим и смертию, из-под опущенных век Архимеда покатились слезы.
Если у тебя есть еще что-то, говори, время, проведенное в беседе с тобой, слишком дорого обходится мне, заторопил юноша старика, прислушиваясь к шуму, замешанному на гоготе солдат и женских воплях, перемещающемуся по городу.
Ты задаешь вопросы, я ищу ответы, смиренно промолвил Архимед.
Тогда вот тебе задача, старик. Кто, даровав возможность делать все, что заблагорассудится, удержит безрассудство вольного в пределах «муравейника»? Скажи рабу свободен, он и хозяина убьет. Что ж Бог твой, а моих вообще числом двенадцать, не додумался до этого, иль ты в своих речах мне лжешь?
Юный воин во гневе разметал песчаный «холст», затоптав изображенную оливковой веткой схему бытия.
Додумались, мой друг, тысячелетие уж как в фараоновых землях хранятся письмена, высеченные на камне, кои и заповедовают, что делать, а чего не делать, дабы уравновешивать Свободу и Ответ за нее, Архимед открыл глаза, числом двенадцать.
Странное число, почему не десять, как в моей контубернии, удобно, возмутился легионер.
Каждую из заповедей давал Бог, а их, как ты настаиваешь, двенадцать, снова улыбнулся Архимед.
Один, ты сказал, возразил юноша.
Один, себя двенадцать раз повторивший, подтвердил Архимед.
Ты спорщик, каких свет не видывал, старик, рассмеялся римлянин, но мне пора, я сыт твоими россказнями и плоть свою удовлетворил той Истиной, что обнажилась для меня. Стал ли я богаче? Верю, что да. Прощай, укройся в доме, он беден так же, как и ты, и вряд ли кто из легионеров позарится на жалкое жилище и старца, что без умолку бормочет о неведомых вещах.
Юноша развернулся к выходу, но вдруг услышал за спиной:
Постой.
Старик неторопливо поднялся со скамьи и снова прочертил на песке свою гиперболу.
Войдя в мой дом, ты находился здесь, и он ткнул прутом в горизонтальную часть линии, недалеко от начала, речь о твоем сознании, мой друг. Я в этот момент примерно тут, и старик передвинул свою указку в вертикальную часть линии, чуть выше излома.
Что же с того? весело спросил солдат, вытягивая шею в сторону смещающихся к центру города звуков разграбления.
Теперь ты находишься там, где не должен быть подле меня. Ты узнал то, чего не прожил, а значит, не осознал.
Архимед провел линию от нижней точки к верхней:
Я «перетащил» тебя насильно, так же, как Архием Коринфский убедил меня в свое время запроектировать на «Сиракузии» две дополнительные башни, что привело в дальнейшем к гибельным последствиям для судна во время шторма.
Легионер подошел к старику и похлопал его по худому плечу:
Ничего, мне неплохо здесь, и он указал гладиусом на верхнюю точку.
Моя Свобода Выбора выплеснулась через «линию ограничения», я не удержал страстного желания учительствования в рамках предоставленной ответственности. Я сделал то, чего не должен был, гордыня прорвала сети, и я лечу в тартар. Архимед посмотрел прямо в глаза солдату. Откровение имеет определенный вес, и для познавшего, и для открывшегося.
Он мягко взял правую кисть юноши и направил гладиус острием себе на грудь:
Мой выбор смерть.
У римлянина глаза полезли на лоб:
Глупости, старик, я не стану убивать тебя.
Ты делал это много раз бездумно, как машина, сотвори же сейчас осмысленный акт выбора, все знание о коем я передал тебе, настойчиво проговорил Архимед, нажимая лезвием на себя. На тунике проступило алое пятно.
Солдат отдернул руку:
Поведай мне причину столь странного желания, и если убедишь, я сделаю то, о чем просишь.
Архимед вздохнул:
Я вроде бы уж все сказал тебе, но повторю, знать, не дошли слова мои ни до ушей, ни до разума, ни до сердца. Всяк ограничен в могуществе своем согласно багажу, что за плечами он имеет, как видит мир и в нем себя, на что способен боле впустить или отдать и жертву видит в чем, в ничтожном иль в великом. Его Олимп имеет высоту по силе ног, а захоти он прыгнуть выше, то крыльев не дано и весь полет паденье в пропасть, то есть смерть.
Скорей, старик, раздраженно окликнул Архимеда солдат, мне не достанется от славных Сиракуз буквально ничего, пока ты водишь хороводы слов вокруг меня.
Война лишила меня всех учеников, быть может, кровь кого-нибудь из них засохшими пятнами «украсила» твой меч, а коли забрал их «совокупный ты», то и пришел ко мне.
Да я случайно, возразил юноша, мог завалиться и к соседу.
Архимед покачал головой:
Ты заменил их всех, энергия прерванной не в срок жизни привела тебя, ты полон ею, ты стал этой энергией.
Старик, я не собираюсь быть твоим учеником! закричал легионер и угрожающе поднял гладиус.
Сделай то, что предначертано моим выбором, Архимед ринулся на солдата. Меч опустился, римлянин у самого выхода из дворика оглянулся возле мраморной скамейки, широко раскинув руки, лежал старик. От левого плеча вниз до пояса по белой тунике расплылась алая река, немного напоминающая гиперболу Выбора и Ответственности, ценности которой не хватило поверженному для оплаты своей жизни.
Кто ты, Архимед? Что заставило тебя принять смерть от руки того, кому передал увиденное и осознанное тобой в последние минуты пребывания на плотном плане?
Неужто желание сохранить обретенную Истину не только в душе своей, но и в сердце случайного ученика, дабы не растерять ее крупицы в потоке времени, не упустить золотую рыбу одной парой усталых рук и не потеряться, не разбрестись по странам и столетиям, но родиться рядом, ибо связаны кармическим узлом убийца и убиенный и встреча их в мире проявленном гарантирована, даже в качестве учителя и ученика.