Я пожала плечами. Буквально пару секунд назад я уже призналась, но теперь хотелось дать задний ход из-за принципов, въевшихся в мой костный мозг. Хорошие девочки этого не хотят. Феминисткам это не надо. Хорошие девочки вообще не разговаривают об этом, особенно в смешанных компаниях. Мать умерла бы, если бы узнала, что я говорю об этом с незнакомыми людьми.
После разговор теннисным мячиком перескочил на Рори, которая упомянула, что попросила у отца денег для оплаты своих счетов. Доктор Розен тут же подвел Рори к истории о том, как ее отец выжил в Польше в Холокост, несколько лет прячась в сундуке. Потом разговор резко свернул на Карлоса, который отказывался платить по счету.
Пока группа зигзагом перескакивала с одной темы на другую, я переминалась с ягодицы на ягодицу на твердокаменном кресле. Вздыхала и разочарованно откашливалась. Никакие мои вопросы не решились. Неужели никого не интересуют мои ответы? Мои зароки? Что еще хуже, для тех историй, которые рассказывали они, у меня, новенькой, не было никакого контекста. Почему ушел с работы ассистент Карлоса? Почему Рори кажется такой антисемиткой, если ее отец пережил Холокост в сундуке? Что за проблема с ее просроченным счетом по карте?
В какой-то момент сеанса я стала перебирать пальцами бусины своего жемчужного браслета, точно четки, пытаясь успокоиться. Доктор Розен наблюдал за мной, своей свеженькой лабораторной крыской. Потом напишет замечание в историю болезни? КТ во время групповой дискуссии манипулирует украшением, перебирая его пальцами. КТ демонстрирует классические признаки человека с серьезными проблемами близости, острой подавленностью. Трудный случай.
После трех индивидуальных сеансов у меня возникло ощущение, что, несмотря на его самонадеянность и странное чувство юмора, между нами возникли какие-никакие узы. Я верила, что он меня понимает. Но теперь казалось, что мы совершенно чужие друг другу. Я мысленно называла его засранцем.
В группе, как оказалось, были неписаные правила.
Ты ноги скрестила, сказал Полковник Сандерс. Я посмотрела на правую ногу, лежавшую на левой. Все дружно повернулись ко мне.
И что? окрысилась я.
Мы здесь этого не делаем, мужчина продолжал сверлить взглядом мои ноги. Я торопливо расплела их.
Почему?
Если выставлять меня дурой это такой способ лечения, я успею исцелиться к Рождеству.
Это значит, ты не открыта, подал голос Карлос.
Это значит, тебе стыдно, это уже Рори.
Ты эмоционально захлопываешься, теперь Патрис.
Групповая комната была аквариумом: негде спрятаться от шести пар глаз в кругу. Они могли читать язык моего тела. Составлять оценки. Делать выводы. Могли видеть меня. От этой оголенности появилось желание скрестить ноги и просидеть так до конца сеанса. До конца времен.
Тут ожил доктор Розен:
Что вы чувствуете?
Вместо того чтобы выпалить идиотский ответ, который, как я думала, заработает мне пару очков я чувствую, что групповая динамика придает мне сил, я поглубже вдохнула и стала искать правду. Меня выбили из колеи, но я решила, что правда вполне может сгодиться как отправная точка. Это работало в 12-шаговой программе я и жива-то потому, что снова и снова рассказывала на встречах о своей булимии.
Ничто в моей жизни ни хорошие оценки, ни стройное тело, ни обжимания с красивым гулякой-латиносом не придавало мне сил так, как голая правда о том, что я вызываю рвоту после каждой трапезы.
Первое в жизни истинное, полнотелесное ощущение силы я испытала после первой 12-шаговой встречи, когда села на скамейку с одной женщиной из группы и рассказала, как поедаю, а потом выблевываю еду, которую ворую по всему студенческому кампусу. Я ощутила силу оттого, что отвернулась от наказа матери не рассказывать другим людям о моих делах. Я выдала тайну, не заботясь, что кто-то из семьи может от меня отвернуться, потому что я, наконец, поняла: хранить тайны значит отворачиваться от себя самой. Если в групповой терапии и есть путь к здоровью а я не была уверена, что есть, то его фундамент наверняка заложен на правде. Никакого другого пути не было. И ни один из этих людей не был знаком с моей матерью или ее подругами. Так что больше никакого сопротивления.
Готовность защищаться.
И откуда, спрашивается, я должна была знать, что мы не скрещиваем ноги?
Доктор Розен покачал головой.
Это не чувство.
Но я именно это
Теперь я разозлилась и была совершенно уверена, что это чувство.
Оказалось, есть еще одно правило:
В чувствах, как правило, всего несколько слогов: стыд, гнев, тоска, обида, печаль, страх доктор Розен объяснял чувства, как Фред Роджерс[23], разговаривающий с дошкольником. По всей видимости, стоило отклониться от двух слогов в сторону увеличения и вот ты уже умничаешь, по сути, бежишь прочь от простой истины своих чувств.
И счастье, добавила Рори.
Но его ты здесь не почувствуешь, вставил Карлос. Все рассмеялись. Уголки моих губ приподнялись в улыбке.
Доктор Розен кивнул в мою сторону.
Так что такое «готовность защищаться»?
Мой первый мини-тест. Я хотела дать правильный ответ. Это казалось такой же трудной задачей, как найти для Шелдона место в расписании из практического экзаменационного теста. Я пробежалась по списку чувств. Пришло на ум «разочарование», но в нем было сильно больше двух слогов. Бешенство? Нет, тоже много. Три. Три слепые мышки. Трижды пропел петух. Трижды упал Иисус. Три было числом священным. Три было числом библейским. Да почему я не могу воспользоваться трехсложным словом?! Вот отличный вариант: адиос!
Гнев? сказала я.
Я расслышал кое-что другое. Может, стыд?
Я сказала это вслух:
Мне стыдно?
Мне представлялось, что стыд это то, что приходится прорабатывать пережившим инцест или ритуальное насилие. Стыд был достоянием людей, которые совершали серьезные сексуальные грехи или голыми творили непотребства на публике. Мое ли это достояние? Я всегда была в одежде, даже в постели во время секса я часто не снимала лифчика. Был ли стыд подходящим словом для ощущения, что все во мне неправильно и должно быть похоронено под идеальными экзаменационными оценками? Было ли стыдом то чувство, которое я девочкой ощущала в балетном классе, мечтая о миниатюрном теле, как у всяких Дженнифер и Мелисс? Было ли это слово названием для того отвращения к телу, ощущаемого в детстве всем нутром, сидя рядом с подругами и младшей сестрой и сравнивая просторные равнины своих бедер с их деликатными птичьими косточками?
Я хотела быть первой ученицей в терапии, как была первой в юридической школе. Проблема номера первого, разумеется, заключалась в том, что он не исцелял одиночества и ни на миллиметр не приближал меня к другим людям. Плюс тот факт, что я не имела представления, как быть «отличницей» в групповой терапии.
Разумеется, кардинальным правилом Розен-ленда было не хранить никаких тайн от членов группы. Оно выплыло тогда, когда Карлос заговорил о женщине по имени Линн, которая была в другой розеновской группе. По словам мужчины, та планировала уйти от мужа, причиной отчасти послужила эректильная дисфункция. Я почесала нос и метнула взгляд в доктора Розена. Как может он позволять говорить о неработающем пенисе какого-то невинного несчастного? А что, если я этого человека знаю? Когда Марни упомянула об отсутствии любых секретов, я и не представляла, что доктор Розен будет на самом деле соучаствовать в сплетнях о других пациентах прямо посреди сеанса.
А конфиденциальность? заикнулась я.
Мы здесь ее не соблюдаем, ответила Рори. Патрис и Карлос подтвердили ее слова энергичными кивками. В моем разуме мелькнуло воспоминание о матери, бранившей меня в пятом классе. Я нарушила данное обещание, чтобы допустить людей из программы 12 шагов, но они связывались духовным принципом анонимности, который был у всех на глазах присутствовал прямо в названии программы. А чем связаны эти шуты гороховые?