Я не могу заниматься в группе.
Почему?
Моя мать была бы против. Много людей, и все узнают о моих делах
Так не говорите ей.
А почему я не могу ходить на индивидуальные сеансы?
Группа единственный известный мне способ привести вас туда, куда вы хотите попасть.
Я дам вам пять лет.
Пять лет?
Пять лет, чтобы изменить мою жизнь, а если не получится, я пас. Может, покончу с собой.
Я хотела стереть с его лица эту улыбку, хотела, чтобы он знал: я не стану торчать здесь вечно и каждый раз тащиться в деловой центр города, чтобы поговорить о своих чувствах с другими надломленными людьми, если в жизни не будут происходить какие-то существенные перемены. Через пять лет мне исполнится тридцать два. Если в этом возрасте у меня по-прежнему будет гладкое, непривязанное сердце, я с собой покончу.
Он подался вперед.
Вы хотите, чтобы в течение пяти лет в вашей жизни появились близкие отношения?
Я кивнула, мужественно терпя дискомфорт от пристального взгляда.
Мы можем это сделать.
Я боялась доктора Розена, но стану ли я сомневаться в психиатре, получившем образование в Гарварде? Его сила этот смех, эти утверждения меня напугала, но и заинтересовала. Такая уверенность! Мы можем это сделать.
Стоило согласиться на группу, и в меня сразу же вселилась уверенность, что с доктором Розеном непременно случится какая-то катастрофа. Я воображала, как двенадцатый автобус наезжает на него перед «Старбаксом». Я представляла, как его легкие обрастают злокачественными опухолями, как его тело поддается боковому амиотрофическому склерозу.
Если встретишь Будду на дороге, убей его, сказал доктор Розен на нашем втором сеансе в ответ на рассказ об этих страхах.
А вы разве не еврей?
Фамилия еврейская, «мазл тов», домодельное кружево с буквами иврита, украшавшее стену напротив дипломов.
Это выражение означает, что вам следовало бы молиться, чтобы я умер.
Зачем?
Если я умру, он хлопнул в ладоши и улыбнулся улыбкой чокнутого проказника, появится кто-то лучше меня.
Его физиономия едва не трескалась от радости, словно он верил, что случиться может что угодно вот вообще что угодно, и это будет чудеснее и лучше всего, что было раньше.
Однажды на пляже на Гавайях я стала свидетельницей несчастного случая. Человек, с которым я там была, утонул я ощутила подъем в груди, глядя, как расширяются его глаза при виде моей сдетонировавшей бомбы.
Иисусе! Сколько вам было?
Без трех недель четырнадцать.
Тело завибрировало от тревожности, что случалось всякий раз, когда всплывала тема Гавайев. Тем летом, в упоительный миг между восьмым классом и началом учебы в новой католической школе для девочек, подруга Дженни пригласила меня поехать вместе с ней и ее родителями на Гавайи. Мы три дня обследовали главный остров: пляжи с черным песком, водопады, участвовали в луау[16]. На четвертый день поехали на уединенный пляж на краю острова, и отец Дженни утонул в прибое. Я никогда не умела рассказывать об этом событии. Мама называла его «несчастным случаем», другие люди говорили «утонул». В тот вечер, когда это произошло, мама Дженни звонила родственникам, оставшимся в Далласе, рыдая в трубку: «Дэвида убили!» У меня не было слов для случившегося, для воспоминаний о том, как мы вытаскивали его обмякшее тело из океана, поэтому я об этом не рассказывала.
Хотите сказать что-то еще?
Я не стану молиться о том, чтобы вы умерли.
* * *
Если завести в поисковую строку слова «встретить Будда убить», то найдется ссылка на книгу с названием «Если встретишь Будду на дороге, убей его! Паломничество психотерапевтических пациентов»[17].
Очевидно, психотерапевтические пациенты, которые отныне стали и моим племенем, должны усвоить: терапевты просто люди, испытывающие те же трудности, что и их пациенты.
Это был первый звоночек, сигнал о том, что доктор Розен не собирается давать готовые ответы. А возможно, их у него нет. Я добавила в свой фантазийный ролик о мрачной кончине врача образ самой себя, вгоняющей деревянный кол в его сердце. Что меня весьма расстраивало и не только потому, что я спутала Будду с Дракулой.
На первом курсе колледжа бойкие, популярные девушки из Остина пригласили меня поехать вместе с ними на машине в Новый Орлеан. План был такой: жить у кузины одной из девушек и предаваться разгулу во Французском квартале, пока не придет пора возвращаться в кампус. Я сказала, что мне нужно подумать, хотя уже знала ответ. В качестве отмазки я сослалась на домашнее задание, несмотря на то что шла только вторая неделя занятий, и единственным заданием было прочесть первую половину «Беовульфа», которого я уже читала в средней школе.
Компании меня страшили, хоть и прошло немало лет после Бьянки с ее конфетами. Где я буду спать там, в Новом Орлеане? Что, если не пойму их шутки? Что, если кончатся темы для разговора? А вдруг они догадаются, что я не так богата, крута или счастлива, как они? Что, если они узнают, что я не девственница? А вдруг узнают, что я спала только с одним парнем? Что, если узнают мои тайны, связанные с едой?
Как, скажите на милость, я смогу ходить в группу с одними и теми же людьми каждую неделю?!
Я вас знаю. По встречам двенадцати шагов, выпалила я посреди второго сеанса. Я боялась, что доктор Розен однажды вспомнит меня, и тогда ему придется выгнать меня из своей практики, потому что мы вместе бывали на встречах. Много лет назад, когда я жила в Гайд-Парке[18].
Он наклонил голову к плечу и прищурился.
Ах, да-да! То-то я смотрю, ваше лицо кажется мне знакомым.
Это означает, что вы не сможете меня лечить?
Его плечи затряслись, когда он разразился проказливым смехом.
Я слышу желание.
Что? я во все глаза смотрела на его веселое лицо.
Вы подумываете согласиться лечиться у меня и начинаете придумывать причины, по которым ничего не выйдет.
Это был обоснованный страх.
Снова смех.
Да что такое-то?
Если вы войдете в одну из моих групп, я хочу, чтобы вы рассказали группе все-все подробности, которые запомнились вам из моих рассказов о себе во время встреч.
Но ведь ваша анонимность
Мне не нужно, чтобы вы меня защищали. Это не ваша работа. Ваша работа рассказывать.
Моя дневниковая запись после второго сеанса была странно пророческой: Я нервничаю из-за того, что в терапии раскроется, как я питаюсь Я испытываю сильные эмоции в связи с доктором Розеном и его ролью в моей жизни. Страх из-за того, что мои тайны выплывут наружу. Страх такой огромный.
Доктор Розен разговаривал коанами[19].
Голодающий не голоден, пока не откусит первый кусок, сказал он.
Я не анорексичка!
О, конечно! Я мечтала о приступе анорексии все старшие классы, когда не могла перестать жрать чипсы, но она никогда не была моей проблемой.
Это метафора. Когда вы дадите доступ группе откусите этот первый кусок, только тогда почувствуете, насколько одиноки.
Как это дам доступ группе?
Поделитесь с ними каждым аспектом жизни, которая мало-мальски связана с отношениями. Дружба, семья, секс, ухаживание, романтическая любовь. Все это.
Зачем?
Так вы дадите им доступ.
* * *
Перед началом работы в группе пациент получает три индивидуальных сеанса. На последнем мои плечи расслабились, и я свернулась клубком в черном кожаном кресле доктора Розена. Я крутила указательным пальцем браслет на запястье и то сбрасывала туфлю, то снова надевала ее. Я привыкла к нему; он был моим странным старым приятелем. И нечего бояться. Я пересказала, что́ помнила о нем по встречам, и он сказал, что это не повод для отмены терапии. Единственное, что оставалось, это утрясти частности, например, в какую группу меня включить. Врач предложил смешанную группу, собиравшуюся утром по вторникам, состоявшую из врачей и юристов, которые встречались с 07:30 до 09:00. Группу «профессионалов». Я никак не представляла в ней мужчин. Или врачей. Или юристов.