Ага, киваю на автомате, делая первый глоток.
Я тебя не так воспитывала, мгновенный упрек летит мне прямо в лоб.
Мама раздраженно взмахивает рукой, продолжая прожигать меня взглядом.
Ну, за наследника, усмехаюсь, опустошая стакан.
Значит, ты останешься здесь?
Езжай домой, мам, говорю спокойно и очень хочу, чтобы она наконец-то ушла.
Ладно.
Каждое ее движение пропитано недовольством, но она, конечно, не озвучивает его словесно. Просто поднимается с дивана и выходит за дверь.
Наливаю еще и, не притронувшись к бокалу, приказываю подать машину.
В клинике тихо, слишком тихо. Коридоры пусты, словно все здесь вымерли. Правда, стоит мне об этом подумать, как Борисов, появившийся из-за угла, идет в мою сторону. Остановившись напротив, пожимает руку и самолично проводит в палату.
Анфиска лежит на полуприподнятой кровати с младенцем на руках. Увидев меня, сильнее прижимает к себе ребенка, впечатываясь спиной в подушку.
Александр Николаевич, если что, зови, кнопка вызова персонала на панели.
Указывает на пульт, лежащий на тумбочке, и спешно покидает пространство палаты.
Анфиска настороженно наблюдает за моими движениями, сохраняя на лице маску холоднокровия. Но стоит мне сделать еще шаг навстречу, и ее руки полностью закрывают от меня ребенка.
Я тебе его не отдам, наконец-то подает голос, ни за что не отдам.
Я не собираюсь его забирать, ты мать, останавливаюсь совсем близко, а взгляд сам мгновенно приковывается к бледно-голубой пеленке, в которую завернут младенец.
Тогда зачем ты пришел?
Тупой вопрос.
Ты правда его не отберешь?
Правда.
Хорошо, кивает и нерешительно разжимает пальцы, предлагает мне взять его на руки. Главное, придерживай ему голову, широко улыбается, подаваясь вперед.
Ощущаю под ладонями этот теплый завернутый в пеленки комок, и дыхание замирает. Легкая дрожь, зародившаяся в пальцах, пронзает все тело. Перекладываю его на левое предплечье и осторожно убираю кусок ткани от маленького личика. Крошечный нос привередливо морщится.
Он такой хороший, правда?
Анфиска вновь подает голос, но у меня в горле встал сухой ком, не позволяющий дать ей сразу хоть какой-то ответ. Лишь киваю, продолжая смотреть на ребенка.
У него длинные реснички и огромные щеки. Натуральный хомяк.
Я думала, как его назвать. Может быть, Игнат?
Нет, отрицательно качаю головой, Даниил.
Анфиска с улыбкой примеряет имя на отчество и фамилию, что-то говорит, но я пропускаю все это мимо ушей. Даниил, Даня такое солнечное имя пустота внутри заполоняется дымкой, пронизанной светом.
Меня поглощает странное, непередаваемое и не испытываемое до сегодняшнего дня чувство. Это мой ребенок. Настоящий, крошечный, теплый прикрываю глаза, стряхивая всплывающие воспоминания, и сразу отдаю его Анфиске. Сжимаю кулаки и хочу поскорее отсюда уйти.
Борисов сказал, что через пару дней ты сможешь вернуться домой.
К родителям? Ты его заберешь?
В особняк, тебе приготовят комнату. И если мне не изменяет память, ты хотела спроектировать детскую?!
Хотела.
С этим тебе тоже помогут, скинув с плеч халат, иду к двери.
Саш, я тебя люблю, шепчет вслед, а когда я оборачиваюсь, глупо улыбается.
Я постараюсь приехать на выписку.
Анф прикусывает нижнюю губу, растерянно кивая.
Мы с Данечкой будем тебя очень ждать. Правда, кроха? склоняется к малышу.
Я же выхожу в коридор с одной единственной мыслью: «У этого ребенка будет все, абсолютно все, чего он только пожелает. Это я ему обещаю».
Эпизод третий: В сердце. Глава 10
Пять лет спустя.
Дождливое питерское лето.
Выдавливаю таблетку из блистера, запивая обильным количеством теплой воды, как и говорилось в инструкции. Меня знобит, насморк полностью лишил обоняния, ломота в костях и полная потеря ориентации в пространстве. Надеваю длинный красный мохеровый свитер и, заварив черный горячий чай с лимоном, забираюсь на диван в гостиной, завернувшись в шерстяной плед.
Из недр квартиры раздаются крики, прикрываю глаза, раздражаясь этим дурдомом. У меня жутко раскалывается голова, но они продолжают орать. В какой-то момент Сашка вылетает в прихожую, наспех засовывая ноги в кеды, и, схватив первую попавшуюся куртку, громко, до покалываний в висках, хлопает дверью. Костя выкрикивает нелицеприятные фразы ему вслед и раздраженно пинает валяющийся в углу футбольный мяч.
Паршивец. Нет, ты видела?
Что случилось? спрашиваю без энтузиазма.
Он совсем от рук отбился. А все ты, вечно ему потакаешь. Сашенька то, Сашенька се. Его в ежовых рукавицах держать надо!
А может быть, ты хоть раз попробуешь поговорить с ним не как со своими солдатами, а как с сыном? свожу брови и, скинув плед, иду на кухню.
Кладу чашку в мойку, выдавливая в нее моющего средства.
Я из него мужика воспитываю.
Натираю чашку, а в голове так и вертится, чтобы он лучше из себя мужика воспитал. Третий год только и слышу нытье о должностях и званиях, которые ему не присваивают. Еще и Питер этот, не могу тут находиться, вечно болею. Год здесь живем, и весь год я лечу насморк, который не проходит. Горло саднит, и желание разговаривать отпадает вообще.
Ну что ты молчишь?
Костя замирает за моей спиной, прожигая взглядом.
А что говорить? Тебе мои слова не нужны. Сам разбирайся.
Да он кроме тебя разве слушает кого-то?
Любовь у него. Ему пятнадцать лет, это нормально. Себя вспомни?!
Это не повод вечно огрызаться.
Это защитная реакция на твои нападки, научись с ним нормально разговаривать, вытираю руки полотенцем, прикладывая прохладные ладони ко лбу.
Ты меня еще учить будешь, как с собственным сыном говорить?
Ни в коем случае, похлопываю Костю по плечу, пойду полежу, плохо себя чувствую.
Знаешь, иногда мне кажется, что, если бы ты могла родить мне ребенка, все было бы
Лучше? интересуюсь вкрадчиво, но улыбаюсь широко, пол земного шарика этой улыбкой осветить смогу.
Проще, Марина, проще. У нас была бы настоящая семья.
Это претензия? Так ты, мой дорогой, знал, на ком женился. Да и вообще, я думаю, нам уже давно пора заканчивать этот цирк.
Что?
Ты прекрасно все слышал. Я хочу уйти.
Куда?
Не знаю. Просто уйти. Я устала, Костя, так от всего этого устала. Я тебя не люблю, качаю головой, и никогда не любила, ловлю его взгляд, не делай такое лицо, ты это знал. Всегда это знал.
Значит, я тебя подобрал, а теперь
Полегче на поворотах. Сердобольный ты мой. Как я от тебя устала, ты просто себе не представляешь.
А ты расскажи, дергает меня за руку, давай, я послушаю, как тебе плохо жилось.
Нормально мне жилось. И тебе, между прочим, тоже. Твоих обвинений я не потерплю, даже не надейся. Но нам правда лучше расстаться. Дальше будет только хуже, Кость. Гораздо хуже.
Значит, ты так решила?
Да.
Костик с размаху ударяет по торшеру, и тот летит на пол, разваливаясь на несколько частей. От шума и внезапных движений я вздрагиваю, но продолжаю держать на лице непроницаемую маску.
Дура.
Он еще что-то кричит, ищет тревожный чемоданчик, но, оставив поиски, достает из стенки бутылку водки и, погрозив указательным пальцем у моего лица с воплями в стиле «еще посмотрим», с шумом удаляется из квартиры. Наблюдаю за открытой дверью, через широкую щель которой видна лестничная клетка. Пара шагов, чтобы потянуть ручку на себя и защелкнуть шпингалет. Собрать торшер, налить еще чаю и вновь завернуться в плед.
Правда, сделать это мне не удается. Разрывающийся на всю квартиру стационарный вынуждает проигнорировать тошнотворное головокружение и ответить на этот дурацкий звонок. Первые пару секунд в телефоне лишь молчание.
Алло?! повторяю.
Марина, слышишь? Марина?
Слышу, пап, ты?
Я, дочь.
Все хорошо? присаживаюсь на табуретку у трюмо, на котором стоит телефон.
Бабушка умерла. Ночью.