«Ну вот, мы почти дома! вдохнул Пётр полной грудью ещё свежий утренний московский воздух Вот за этими домами будет Сретенский бульвар, а за перекрёстком и наш Печатников переулок!» кивнул он на небольшой квартал напротив метро.
«А идти-то долго?» поинтересовалась жена.
«Да нет! Раза в два дольше, чем мы шли по вокзалу и спускались в метро! А то и меньше!».
«А-а! Так это совсем близко!» решительно подняла жена свои сумки.
И, переведя дух, супруги вновь двинулись в путь.
На Сретенском бульваре их взору предстала забавная картина. Лёгкий утренний московский ветерок по сухой поверхности главной аллеи, утрамбованной смесью песка с кирпичной крошкой, гонял тополиный пух, сбивая его в причудливые фигурки, скручивая в рулоны и спирали, собирая их в замысловатые колонии у бордюра и на кромках невысохших луж. Пух попадал в глаза и нос, цеплялся за ресницы и волосы, больше веселя предвкушающих скорое достижение желанной цели супругов, нежели раздражая их занятостью своих рук.
Лишь дойдя до перекрёстка Бульварного кольца со Сретенкой, они снова отдышались, поставив на землю сумки и отерев с лиц остатки тополиного пуха.
«Петь, а что это за огоньки разные зажигаются?».
«А это светофоры! Видишь? Вверху загорелся зелёный значит, в этом направлении можно идти! А там внизу горит красный значит, в том направлении идти нельзя! А теперь и там и там горит жёлтый значит идти уже никуда нельзя, а стоять и ждать зелёного или красного!».
«А зачем же тогда нужен жёлтый, если на него никому идти нельзя?» задала естественный вопрос любознательная учительница.
«А на него заканчивают движение те, кто ехал или шёл на зелёный, но ещё не успели дойти или проехать, и готовятся начать движение до этого стоявшие!» уточнил москвич.
«У-у! Понятно! Пошли нам зелёный!» по-деловому заспешила женщина первой.
Сначала они перешли Бульварное кольцо, а затем и Сретенку.
«Альк! Только ты по сторонам всё равно смотри! вмешался Пётр, видя как впереди него смело и гордо вышагивает на зелёный свет его молодая жена А то какой-нибудь лихач или нарушитель неожиданно выскочит костей не соберёшь!».
«Да уж!» полуобернулась Аля, подходя к тротуару.
Перейдя через перекрёсток, она остановилась:
«Петь, а у вас здесь и церкви ещё есть?».
«Да, но она давно не действующая!».
«Прям, каку нас! Но эту, вашу, смотрю, не разрушили!».
«Кстати! Лет десять назад, даже больше, когда я здесь ещё не жил, мне этот перекрёсток весьма приглянулся! Правда, зимой это было! Вот, а теперь живу я здесь!»
Аля обернулась назад, разглядывая живописный городской пейзаж, и согласилась:
«Да! Красиво! И дома, и зелень, и даже люди!».
«Аль! остановился Пётр пред магазином с надписью «Табак» Ты подожди здесь, я забегу сюда соскучился по нормальным папиросам!».
Почти всю войну Петру Петровичу Кочету приходилось в основном курить солдатскую махорку, лишь изредка разбавляя её случайными папиросами, а то и вовсе обходиться без курева.
И сейчас, зайдя в свой любимый табачный магазин, ассортимент которого существенно превосходил возможности табачных киосков, он окунулся в необыкновенно разнообразный мир табачных запахов и ароматов.
От этого пьянящего разнообразия вооружённые глаза Кочета просто разбежались. Он походил вдоль витрин, наклоняясь и вчитываясь в тексты на пачках папирос и сигарет, не зная, что выбрать сейчас, а что купить и испробовать потом.
И он решил пока не рисковать и не шиковать, остановившись на давно знакомых ему престижных папиросах «Казбек», производства табачной фабрики «Ява», которые в подавляющем большинстве курили сотрудники НКИДа, а затем и большинство советских офицеров.
Довольный покупкой, Кочет уже при выходе из магазина с нетерпением вскрыл пачку и сразу закурил, с наслаждением затягиваясь. После чего, передвинув папиросу в уголок рта, взялся за вещи. Супруги свернули налево в прохладу Печатникова переулка и облегчённо вздохнули. Солнце уже было довольно высоко, и жара стала одолевать москвичей.
Осмелевшая Алевтина поначалу пошла было рядом с мужем, но по брусчатке проезжей части. Однако вскоре намяла голеностоп и перешла на тротуар, идя теперь вслед за мужем.
«А вот и наш дом двадцать!» наконец обрадовал её Пётр, поравнявшись с трёхэтажным отштукатуренным домом.
Супруги свернули налево во двор, и перед Алевтиной предстал аккуратный дворовый садик, огороженный изящным недавно покрашенным в зелёный цвет деревянным заборчиком.
«О-о! А у тебя тут и зелень есть!?» чуть ли не вскрикнула Алевтина, обрадовавшись.
«Да, мы его ещё до войны коллективно всем домом сделали! Теперь это наша любовь и гордость! Вон как клёны вымахали!».
«Петь, какой же у вас прекрасный садик получился! Будет мне, где посидеть и деревню вспомнить!».
«Кстати, нам надо в него зайти там старик Жигачёв любит сидеть мне надо у него ключи от квартиры взять, а ему за верную службу подарок вручить!».
«Да ещё рано старикам гулятъ-то! Наверно ещё дома дела есть?» предположила Алевтина.
У калитки поставив на землю вещи, Пётр полез в свою полевую офицерскую сумку, извлекая из неё трофейный японский штык-нож.
«Петь, а откуда у тебя это? Я что-то раньше не видела!» удивилась Алевтина.
«Таку меня есть ещё кое-что, получше и покрасивее! Дома покажу!».
С этими словами он открыл калитку, заглядывая в садик через гущу веток молодых деревьев, но никого там не оказалось.
«Наверно он действительно дома сейчас? Пошли, нам всё равно по пути!» убрал он обратно подарок, поднимая сумки, выходя из садика и шагая в темноту открытой парадной двери.
«Аль! Осторожно тут! Ступени вниз ведут! Со света их сразу не разглядеть!» раздался из кромешной темноты предупреждающий возглас прошедшего вперёд мужа.
И вовремя. Аля уже хотела было ступить на предполагаемый пол, но успела задержать ногу над уступом.
«Да здесь чёрт ногу сломит!» быстро привыкнув к темноте, спустилась она вниз по двум крепким деревянным ступеням.
Зато необыкновенно прохладный домашний аромат, смешанный с лёгким запахом полуподвальной плесени, чем-то напоминавший запах деревенского погреба, вмиг вернул её в благодушное состояние.
А поднимаясь по изрядно и фигурно истёртым высоким ступеням из светло-бежевого гранита, Аля сразу вспомнила ступени на выходе со станции метро Кировская:
«Петь, а у вас в Москве везде, что ли, такие высокие ступени?!».
«Да нет! Мне лично нигде больше не попадались! Хотя я по многим таким ходил».
«А-а! Ну, слава богу! Уф!» совсем успокоилась Алевтина, дойдя до второго этажа.
«Так тренируйся! Теперь тебе постоянно придётся по ним ходить! Может и по несколько раз в день!?» одновременно расстроил и обрадовал жену Пётр, ставя сумки и стуча в дверь старикам Жигачёвым, жившим на втором этаже под комнатой Кочета.
«Да не! Несколько раз на дню я ходить не буду ноги целее будут!».
«Там видно будет! Может, понравится! Ещё будешь по этим ступенькам бегать вверх вниз и обратно!».
Но их перебил хрипловатый глухой мужской голос за дверью:
«Кто там?!».
«Кузьма Ильич, это Пётр Кочет!».
За дверью раздался лязг замка и щеколды, и она отворилась:
«А-а! Пётр Петрович, дорогой, здравствуйте! Домой, значит, с войны?!» из темноты показался крупный упитанный старик с заметным животом, с седой окладистой бородой и в сдвинутых на кончик красного носа круглых очках.
«Да, Кузьма Ильич! Здравствуйте! А вот и жена моя Алевтина Сергеевна учитель и директор школы!» с гордостью представил Кочет супругу.
«Здравствуйте!» поздоровалась та.
«Здравствуйте! Здравствуйте! А учительница и нкидовец это очень хорошо! Очень, а какой школы?».
«Так ей ещё только предстоит устраиваться! Постараемся поближе к дому!».
«А!? Да-да! Конечно! Вон, в двести тридцать первую! Куда ещё ближе? Там как раз завучем моя сноха работает!».