Знаешь ли ты, сказал он, что, после того как ты родилась, мама с папой пытались завести еще одного ребенка?
Я старательно сохраняла безразличный вид.
Я знаю, о чем ты думаешь что это невозможно, так как мамины отметины показали, что у нее будет только двое детей. Майлс заговорил тише. Но вот в чем дело. Они решили, что отметины могут о чем-то умалчивать либо недоговаривать. И что, возможно, имелось в виду, что детей будет минимум двое. Сама знаешь, как бывает. Некоторое время они даже думали, что мама беременна. У нее живот стал заметен, и все такое. Он изобразил дугу над своим плоским прессом.
Я пристально наблюдала за ним, пытаясь понять, с какой стати он загадывает настолько очевидную ложь он что, меня испытывает?
Тебе тогда было года три, продолжал он, а мне пять. Я помню это, но смутно. Они были счастливы. Мне все вспоминается, как они радовались, что появится третий малыш. Нас с тобой им было недостаточно.
Лицо у меня дрогнуло, но я сохранила выдержку. Я старалась не подавать виду, что начинаю верить в его историю.
Но случиться этому было не суждено, продолжал Майлс. Довольно долго я думал, что все это мне приснилось. Сама мысль о том, что мама с папой решили, что смогут завести еще одного ребенка, казалась дикой. А потом я стал задаваться вопросом, что стало с беременностью. Случился выкидыш? Или это была одна из тех несуществующих беременностей? Кажется, такое называется ложной беременностью.
Фантомная беременность, сказала я. Это редкость.
Короче, я не стал уточнять. Думаю, они не признались бы, что вообще поверили во что-то настолько глупое.
Ты прав, поверить в такое и правда дикость.
Майлс выдержал мой взгляд.
В таком и кроется самая настоящая правда, Селеста в том, что кажется невозможным, в том, что мы храним в тайне. Я не заговаривал об этом раньше, потому что помню, как мама с папой расстроились, когда ничего не вышло. Они хотели того третьего ребенка, даже и, возможно, особенно потому, что обрести его им было не суждено и смотри, что в итоге случилось.
Я не спешила нарушать повисшую между нами тишину. Это ведь неправда, это не могло быть правдой, и все же я не спешила с ответом. Майлс был мастером в этой игре. Он не стал бы озвучивать настолько нелепую идею, не продумав ее от и до.
Пора отвечать, сказал он. Правда или ложь?
Я прикусила щеку. Меня подмывало сказать «ложь», но я не могла заставить себя произнести это слово. Я представила себе восторг родителей, узнавших, что у них может появиться третий ребенок. Я представила себе их боль, когда они узнали, что этого не случится, когда вынуждены были смириться с тем, что есть только мы с Майлсом.
Ложь, наконец сказала я. Это слово отозвалось во мне горечью.
Майлс пристально на меня посмотрел.
Уверена?
Слабые солнечные лучи падали в подвал сквозь одно из цокольных окон и подсвечивали пыль, плавающую в воздухе. Под определенным углом лицо Майлса выглядело невероятно благостным мерцающая пыль кружила над его головой как нимб.
Мать позвала нас сверху.
Майлс? Селеста? словно из-под воды донесся до нас ее голос. Чтобы привлечь наше внимание, она чем-то постучала по кухонному полу может, ножкой стула или просто потопала ногой. Поднимайтесь.
Я встала и стряхнула землю с шорт, радуясь возможности сбежать от этой игры и испытующего взгляда брата. Между нами возник разлом тончайшая щель, которая, тем не менее, при давлении могла расшириться. Само предположение Майлса о том, что родители решили противоречить судьбе, казалось мне кощунственным. Выдумать что-нибудь эдакое ради игры одно дело, но выстроить историю в таких шокирующих подробностях было жестоко. Уже было не столь важно, ложь это или правда, корень моего смятения был в том, что я не могла отличить одно от другого.
Возможно, я не так уж хорошо знала Майлса. Поэтому я не вынесла бы его присутствия в тот момент, когда увижу, что же он написал на земле. Я решила вернуться в подвал позже, одна когда смогу без свидетелей узнать, правда это была или ложь.
На кухонном столе перед мамой была раскрыта книга в мягкой обложке она читала ее, нарезая виноград в миску с фруктовым салатом. Когда мы появились на пороге, она подняла на нас взгляд.
Вот вы грязнули. Она отложила нож. Идите умойтесь. Но сначала принесите мне «Картографию будущего». На камине ее нет.
Она у меня, сказал Майлс. Сейчас принесу.
Он выскользнул из кухни, а я осталась разглядывать мать, склонившуюся над романом глаза ее перебегали от одной страницы к другой. На ней была бирюзовая блузка без рукавов, слегка запачкавшаяся во время готовки, а волосы удерживал «крабик», которому не хватало двух зубцов. Мне было не по себе от ее небрежного вида, словно я была свидетельницей того, как она растворяется в энтропии. До замужества и рождения детей у нее была успешная карьера в сфере образования, и все это было предсказано ее отметинами она приняла свое будущее, не имея возможности его избежать.
Зачем тебе «Картография будущего»? спросила я.
Мать перелистнула страницу.
У персонажа в этом романе есть отметина, указывающая на долголетие. У меня есть похожая хочу найти обе версии и сравнить их.
Речь шла об отметине на мамином левом бедре. Помню, как ребенком разглядывала ее, когда мы вместе оказались в примерочной: одна линия из четырех родинок, в которую вклинивались еще две. Иметь такое предречение было приятно.
Майлс проводит с «Картографией будущего» больше времени, чем мы, сказала я, но он уже слишком взрослый, чтобы увлекаться толкованием. Наверное, пора ему определиться, чем он будет заниматься по-настоящему.
Мальчикам сложнее. Мама перевернула страницу в книге. Представь, каково это, когда на твоем теле не написано будущее. Я бы чувствовала себя беззащитной, а ты?
Легко было забыть, в каком неведении, будучи юношей, блуждал мой брат, как ему приходилось довольствоваться лишь теми фактами о своем будущем, которые он мог узнать от меня. Предсказания на мамином теле были абстрактными, туманными то есть слишком общими для того, чтобы Майлс мог узнать из них что-то конкретное о собственной жизни. Он был одинокой точкой среди отметин, располагавшихся у мамы на животе: классическое треугольное скопление означало семью, а отдельное скопление указывало на отца и двоих детей мальчика и девочку.
Мои детские отметины давали больше подробностей о жизни брата. Ромбовидное созвездие из пяти родинок у меня на лопатке предрекало, что в восемь лет я серьезно заболею гриппом. Это же скопление указывало, что заболеет и Майлс несмотря на все усилия родителей изолировать меня от него. А скопление отметин на моем правом бедре намекало на то, что однажды мы с Майлсом будем работать вместе.
Я не могла понять, каким образом наши будущие карьеры могли сойтись в одной точке, если меня интересовало изучение психологии, а Майлса нет, но его это, похоже, не смущало. А еще он решил не придавать значения обособленной отметине в скоплении, указывавшем на мою карьеру, она заметно противоречила другим и указывала на то, что я все-таки буду работать одна. С появлением взрослых отметин нам предстояло узнать больше, но до тех пор брат лелеял надежду, что эта отметина как-то соотносилась с тем, чего ему хотелось больше всего в будущем стать профессиональным толкователем. Его мечта была неосуществимой, если не невозможной, но он все равно к ней стремился.
Еще одна невозможность, от мысли о которой я не могла отделаться: что если то, о чем он рассказал мне в подвале, было правдой? Я смотрела на мать и пыталась представить вздувшийся живот у нее под рубашкой. Возможно, мы с Майлсом жили в тени ребенка, которого не было.