Это наша с папочкой лавочка, ответила Лия, по субботам мы с ним встречались здесь.
А почему на лавочке? удивился Герман, ему запрещали видеться с Вами?
Наоборот, вздохнула Лия, его новая жена очень хотела со мной подружиться. Но знаете, в детстве всё воспринимается по-другому. Дети не знают цену времени, не понимают нюансов взрослой жизни, а я просто ненавидела женщину, которую любил мой папа. А ещё больше я ненавидела её сына, который называл его своим отцом.
А где сейчас Ваш отец? спросил Герман.
Ему предложили открыть клинику где-то в Европе, и они с женой сейчас живут там, ответила Лия.
Интересно, задумчиво произнёс Герман, мои родители тоже сейчас живут в Европе. А я совершенно один.
А где ваша семья? поинтересовалась Лия.
Моя семья это моя работа, вздохнул Герман, иногда приходилось сутки проводить в клинике, а жена не верила, что я на операциях и не могу бросить тяжёлого больного на дежурного врача. Она устраивала скандалы, угрожала, что лишит меня родительских прав. А однажды утром я вернулся с работы и увидел в нашей квартире незнакомого мужика в одних трусах
Герман замолчал и достал из кармана куртки сигареты
Как всё банально, но ужасно, грустно произнесла Лия и повторила, это ужасно. Бедные дети
Что ужасно? не понял Герман, Вам тоже изменял муж?
Нет, неохотно ответила Лия и после долгой паузы добавила, муж был военным. Когда возвращался из горячих точек, после командировок, то пил и буянил.
Его можно понять, заметил Герман.
Я пыталась, молчала, ждала, ответила Лия и жалобно посмотрела на собеседника.
Герман не выдержал и обнял её, и Лия прижалась к его груди, пытаясь спрятаться от всех прошлых обид и печалей. И так, прижавшись друг к другу, они молча просидели некоторое время.
У меня предложение, нарушил молчание Герман, давайте зайдём ко мне и пообедаем вместе. Я ужасно голоден и ужасно не люблю обедать в одиночестве.
Когда они поднялись на второй этаж и остановились у двери бабушкиной квартиры, Лия вдруг поняла, что Герман это тот самый мальчик, которого она ненавидела много-много лет. Ей стало страшно. Женщина вдруг превратилась в маленькую девочку, которая боится потерять отца, боится гнева матери и боится зайти в дом, где ей было уютно и хорошо, но давно в прошлом.
Она пролепетала удивлённому Герману что-то невразумительное и побежала вниз по лестнице, через дворик, подальше от своих воспоминаний. А прямо около своего дома подвернула ногу и сломала каблук.
Лия дохромала до ближайшей лавочки, присела на неё и разревелась. Волшебные лодочки были безнадёжно испорчены: сломался не только каблук, но и супинатор, а нежная кожа задника покрылась мелкими трещинками.
4.
Доктор Лия сидела в своём кабинете и массировала виски. Голова раскалывалась, таблетки не помогали, а в подсознание навязчиво вплывали одни и те неприятные мысли: «Меня бросил папа, меня бросил муж, меня бросил Герман».
Она смотрела сквозь монитор компьютера и, не глядя в список сегодняшних пациентов, нажала на кнопку вызова.
Через пару минут в кабинете появился Герман.
Лия так обрадовалась, что еле сдерживала себя от желания прижаться покрепче к его груди и никогда не отпускать.
Герман поставил на стол новую обувную коробку и раскрыл её:
Вот принёс тебе другие туфли. В них ты всегда будешь возвращаться ко мне. Я очень хочу этого, потому что люблю тебя, Лия!
В коробке лежали красные лодочки несколько другого оттенка, с брошками другой формы. Но они тоже сверкали на солнышке и подмигивали: «Я люблю тебя, я люблю тебя».
Почему я стала писателем
Часть 1
Прокручивая свою жизнь, как киноленту, назад, я заметила, что на самом деле хотела стать кем угодно, но только не писателем.
Выросла я у мамы в редакции, такая дочь полка корреспондентов-репортёров, машинисток, редакторов. В редакцию часто приходили известные писатели и поэты, и мне они не нравились. Уже тогда я понимала, что жизнь у них сложная, нестабильная и не такая уж яркая, как у героев их романов или поэм. А мне-то хотелось праздника.
Мне всегда казалось, что я не живу в реальной жизни, а нахожусь в каком-то облаке, которое перемещается в пространстве и времени, путешествует по разным странам, а также работает, убирает, готовит, стирает. А я сама сижу в этом облаке и складываю буквы в слова, слова в фразы, а фразы в главы бесконечного романа непонятно о чём.
Первая моя статья про гастроли кукольного театра была опубликована в газете «Зоря Прикарпатья», когда мне было семь лет. Конечно, текст правили и корректоры, и редакторы, а машинистки перепечатывали его на своей музыкальной машинке, но гонорар свой я всё-таки получила юбилейный рубль с изображением Ильича.
Шёл 1970 год. Дедушке Ленину исполнилось сто лет, а мой блестящий рубль казался таким же вечным и магическим, как светлый образ вождя мирового пролетариата.
Я продолжала учиться, а свободное время проводить в редакции, и самым любимым моим ароматом стал не «Шанель номер 5», а запах свежей типографской краски.
В начале 80-х в журнале «Юность» появились мои первые рассказы. Авторитет вечно живого, но спящего в Мавзолее, поблек, как и мой юбилейный рубль. И мы, студенты журфака, пропили его вместе с новым гонораром в известном кабаке «Казачий хутор».
В 90-е началась перестройка, авторитет дедушки Ленина упал совсем, как и его статуя на площади им. Ленина. А я сама уже работала в редакции известной газеты. Заматерела и разжилась на французские духи «Шанель номер 5».
Однако, аромат свежей типографской краски по-прежнему мне казался гораздо приятней и родней.
Как собственно и сейчас.
Часть 2
Мои студенческие годы пришлись на кровавые 80-е.
Я особо не заморачивалась на тему поступления в ВУЗ. Было и так понятно, что учиться я буду в Ростовском университете, но только не на филологическом. Напомню, что я делала всё возможное, чтоб не стать писателем. Поэтому поступила на механико-математический.
К счастью, мне хватило пяти лет учёбы, чтоб ощутить свою полную несовместимость с математикой и программированием. Конечно, я освоила и Алгол, и Пиэль, и Фортран, но всю жизнь разговаривать с ЭВМ для меня было равносильно самоубийству.
Мои школьные друзья ушли в армию и попали в Афганистан. Я писала им письма, они очень редко отвечали или не отвечали вообще. И только спустя несколько месяцев на поминках, всматриваясь в глаза убитых горем родителей, я понимала, почему они молчали.
В 1985-м из ростовского университета вырвалось новое поколение дипломированных программистов, я поступила на заочное отделение журфака, к власти пришёл Горбачёв, и начался полный бардак. Перестройка. Привет, Америка. Сникерсы, Баунти. Райские наслаждения и водка «Распутин», на которой сам Григорий изображен дважды, сверху и снизу.
Нерушимый Союз братских республик рассыпался на свободные обломки разных национальностей. И пролилась первая кровь уже не в Афганистане, а внутри страны.
Шёл 1989 год. Непотопляемый Титаник с привычным до боли названием «СССР» развалился на части и очень быстро пошёл ко дну. Но мы благополучно остались на берегу и спокойно наблюдали, как тонет накопленный нами багаж, диваны, чемоданы, сберкнижки, дипломы и членские билеты от партии и комсомола.
Кажется, автором клише «лихие девяностые» стал писатель Михаил Веллер, употребивший это выражение в романе «Кассандра».
И мне оно показалось весьма удачным после Августовской комедии абсурда с громким названием «Путч», обесцениванием сбережений граждан, невыплаты заработной платы, пенсий и так далее, и тому подобное.
И носило меня по редакциям разных газет: от партийного «Вечернего Ростова» до криминального «Ростовского курьера». Одни газеты закрывались, другие открывались. Но несмотря на нестабильность, разгул бандитизма и полное безвластие, мы чувствовали себя свободными и делали всё, что позволяла фантазия. Для меня девяностые реально были лихими, наполненными незабываемыми впечатлениями от опасных приключений.