Гном смущенно затеребил топорище.
— Ну, э-э-э… — промямлил он. — Вообще-то…
М-да… Но… Конечно… Нет, спасибо, в общем. У нас только самые лучшие ингредиенты.
— Этой штукой их и добываете? — безмятежно осведомился Хьюл, указывая на грозное оружие Громодава. — Или сегодня ночью ты не работаешь?
Брови Громодава вновь ощетинились, разом став похожими на импровизированную летучку тараканов.
— Слушай, а ты, часом, не из театра?
— Из него самого, — ответил Томджон. — Бродячие актеры. Нет, — поправил он себя. — Теперь уже оседлые актеры. Ха-ха. Вернее, сползающие с лавки.
Гном вдруг оставил в покое свой топор и плюхнулся на скамью рядом с Хьюлом. Лицо его озарилось крайним воодушевлением.
— Я у вас на прошлой неделе был, — сообщил он. — Чертовски здорово, скажу я вам. Там про парня и девчонку было. Девчонка, значит, замуж за другого вышла, за старика, а потом этот парень объявился, но ей сказали, что он умер, так она сначала места себе не находила, а дальше вообще яд приняла. Но потом оказалось, что тот человек был на самом деле совсем другим, только не мог признаться ей, потому как… — Громодав шумно высморкался. — В общем, все умерли. Очень трагично. Признаюсь, я всю дорогу домой рыдал. Она была такой бледненькой…
— Номер девятнадцать плюс слой пудры, — весело пояснил Томджон. — И чуточка коричневых теней.
— А?
— И еще пару накладных платков под жилет, — добавил Томджон.
— Чего он болтает? — повернулся гном к крупным — как бы ни страдал этот эпитет — авторитетам в трактире.
Хьюл ухмыльнулся, не поднимая глаз от своего пойла.
— Ну-ка, парень, представь им монолог Гретелины, — сказал он.
— Запросто.
Томджон поднялся, стукнулся головой о своды трактира, вновь опустился на табурет и в конце концов встал на колени, сочтя это достойной заменой. Приложив руки к месту, которое, если бы не пара шальных хромосом, было бы его бюстом, он заговорил:
— «Быть или не быть, вот в чем вопрос…» Пока Томджон произносил монолог, гномы, сгрудившись вокруг него, не смели вымолвить ни слова. Когда же у одного выпал из руки топор, все прочие яростно на него зашикали.
— «…Любовь моя, пью за тебя!» — закончил Томджон. — Выпиваю яд, переваливаюсь через зубцы крепостной стены, далее бегом по лестнице вниз, сбрасываю платье, облачаюсь в наряд Второго Комического Стража и появляюсь на сцене слева. «Ну и дела, чума на всех на вас…»
— По-моему, вполне достаточно, — спокойно заметил Хьюл.
Несколько гномов, опустив на лица шлемы, предавались безутешным рыданиям. Весь трактир дружно похлюпывал носом.
Громодав промокнул глаза кольчужным носовым платочком:
— Я такую грустную историю в первый раз слышу, — и уставился на Томджона. — Постой-ка! — вскричал он, пораженный невероятным открытием. — Да это же мужчина. Проклятие, а я по уши втюрился в ту девчонку на сцене! — Он подтолкнул в бок Хьюла. — Слушай, у него эльфов случайно в роду не было?
— Чистокровнейший человек, — разом опроверг все домыслы Хьюл. — Я и отца его знаю.
Он уже в который раз внимательно поглядел на Шута, который с открытым ртом внимал происходящему, и перевел взгляд на Томджона.
«Не-е, — подумал он. — Просто совпадение. Бывает…»
— Он же настоящий актер, — продолжил он свое объяснение. — А хороший актер сыграет кого угодно.
Хьюл чувствовал, как взгляд Шута буравит его коротенькую шейку.
— Да, но одеваться женщиной — это как-то… — с сомнением пробормотал Громодав.
Томджон стянул с ног сапоги, подложил их себе под колени и очутился с гномом нос к носу. Несколько секунд он присматривался, после чего чуточку изменил свое лицо и повернулся к публике.
Взгляду посетителей трактира явилось сразу два Громодава. Правда, один из них почему-то стоял на коленях и был гладко выбрит.
— Чума на ваши головы… — пробормотал Томджон, подражая говорку гнома.
Гномы всегда славились незатейливым чувством юмора, поэтому шутка Томджона имела оглушительный, невероятный успех. Пока посетители трактира воздавали почести Томджону и Громодаву, Хьюл вдруг почувствовал, что кто-то смущенно трогает его за плечо.
— Так вы оба при театре состоите? — почти трезвым голосом уточнил Шут.
— Ну да…
— Так, значит, это ради вас я проехал пять сотен миль…
Время действия следующей сцены сам Хьюл скорее всего обозначил бы как «Тем же днем. Немножко позже». Стук молотков, которые бодро чеканили мгновения быстрого взросления «Дискума», покоящегося в колыбельке из лесов, проникал в одно ухо Хьюла, некоторое время жил внутри головы, после чего выбирался наружу через другую ушную раковину.