Вопреки всем воплям оскорбленного происхождения, король не посмел ослушаться. Этому голосу невозможно было противиться. Ибо король внимал ему с расстояния в десятки лет, когда он еще пешком под стол ходил. В отзвуках голоса слышалась угроза немедленного препровождения в кровать, если Веренс немедленно, сейчас же не доест суп.
Нянюшка Ягг снова пошевелилась, брякнув кандалами. Она искренне надеялась, что не засидится в этой тюрьме.
— Гм-м, — смущенно промолвил король. — Мне кажется, я должен кое-что объяснить тебе…
— Спасибо, — кивнула матушка Ветровоск и, поскольку Шон явно ждал чего-то еще, добавила: — Молодец, все правильно сделал.
— Да, г'жа, — ответил Шон. — Г'жа?
— Ты хочешь еще что-то рассказать? В крайнем замешательстве Шон принялся теребить край кольчуги.
— Все это вранье, что о маме сказывают, г'жа, — начал он. — Будто она сглаз на честных людей наводит. Ведь неправда это. Было один раз дело, наслала она злой наговор на мясника Дэвисса. Да еще на старика Кексхлеба — за то, что кота ее пнул. Но это ведь не настоящий сглаз, г'жа…
— Слушай, я тебе не г'жа…
— Виноват, г'жа.
— Значит, так о ней говорили?
— Именно так, г'жа.
— Ну, по заслугам. Иногда твоя мать не думает о людях.
Шон совершил перескок с левой ноги на правую.
— Может, оно и так, г'жа, да только и на тебя кое-что наговаривают, г'жа, особенно за глаза, г'жа. Матушка тут же окаменела.
— И что же говорят обо мне?
— Не хотелось бы зря пересказывать, г'жа…
— Я тебя спросила!
Шон тщательно взвесил свои следующие слова. Впрочем, выбора не было.
— Всякие небылицы, г'жа, — пробормотал он, торопясь засвидетельствовать собственную благонадежность. — Мелют языками… Говорят, к примеру, что Веренс был плохим королем, а ты, дескать, помогала ему усидеть на троне. И еще — что прошлогоднюю лютую зиму именно ты на нас наслала и что корова старика Нинонета перестала молоко давать, после того как ты на нее посмотрела… В общем, враки одни, г'жа! — добавил Шон, давая волю верноподданническим инстинктам.
— Это верно, — кивнула матушка.
Захлопнув дверь перед его разгоряченным лицом и с минуту постояв в задумчивости, матушка Ветровоск в конце концов подошла к креслу-качалке и устало опустилась в него.
Спустя минуту она еще раз повторила:
— Это верно. — А чуть позже высказалась более развернуто: — Эта старая корова совсем из ума выжила, но нельзя же позволять людям напраслину на ведьм возводить. Один раз допустишь такое, и все, потом получишь от души. А когда это я корову старика Нинонета сглазила? Не помню такого. Вообще никакого Нинонета не знаю.
Матушка поднялась, сняла остроконечную шляпу с крюка, что был прибит на дверном косяке, и, уставившись в зеркало, принялась пришпиливать ее к своей прическе с помощью дюжины чудовищного размера булавок. Одна за другой булавки исчезали в полях шляпы, такие же острые, как месть Создателя.
На миг исчезнув внутри дома, матушка вернулась со своим ведьминым плащом, который, помимо целевого назначения, служил покрывалом для простуженных козочек.
Когда-то считалось, что плащ этот сшит из черного бархата; теперь же он был всего-навсего черный. Запахнувшись в него, матушка скрепила ворот потускневшей серебряной брошью.
Ни один самурай, ни один странствующий рыцарь не облачались в свои одежды с таким достоинством.
Наконец матушка Ветровоск расправила плечи, последний раз взглянула на свое мутное отражение, тонко улыбнулась, выражая одобрение, и вышла через черный ход.
Общее грозное впечатление было лишь слегка нарушено громким топотом, когда матушка принялась носиться по двору, пытаясь разогнать помело.
Маграт также изучала свое отражение.
В своем гардеробе она откопала платье обжигающе зеленой расцветки, покроя не просто дразнящего, но откровенно вызывающего, — если бы Маграт было чем дразнить и вызывать. Чтобы восполнить вопиющие пробелы, юная ведьма сунула на подобающие места пару свернутых в шарики чулок. Еще Маграт попыталась наложить кое-какие заклятия на прическу, однако та оказалась безнадежно чаронепробиваемой и вскоре снова обрела привычные очертания одуванчика в два часа пополудни.
Маграт даже задействовала некоторые косметические препараты, но и эта мера сногсшибательных результатов не принесла. Опыта по части умащения собственного личика у ведьмы не было, и теперь она опасалась, что спалила ненароком и без того короткие ресницы.