Это был страшный и памятный для батальона день. Те, которые уже чему-то научились прежде, вынесли его легче. В то же время новые, повторяя многократно каждое упражнение, в течение целого дня утопали в снегу, падали от изнурения, даже истекали кровью, потому что бывали биты за каждую мелочь. И когда наконец пришёл вечер и надеялись они несколько отдохнуть, для всех были устроены ночные учения, и издевательство началось снова.
Не выдержу, застонал новый сосед Черского, когда после полуночи задержались они у кроватей.
Или меня убьют, или я кого-нибудь убью.
Черский откинул одеяло и незаметно бросил взгляд в его направлении.
Стисни зубы и выполняй, что прикажут, ответил он шёпотом. Это наша школа. Затвердеешь.
Молчать! крикнул дежурный унтер-офицер, который, по-видимому, что-то услышал. Спать, если не хотите скакать до утра! Таким образом, наступили дни тяжёлые, полные кропотливой работы, проклятий и ругани, и одновременно увеличивался состав батальона. Прибыли татары, черкесы, латыши, эстонцы, ещё более появлялось россиян. Все они имели на себе какие-то приговоры, на каждом задержался когда-то неприязненно взгляд царского слуги. Это ведь был штрафной батальон. Следовательно, втаскивали в него тех, которые, принимая во внимание их молодой возраст, избежали тюрьмы за политические преступления, но здесь должны были ощутить мстительную руку тирана. И соответственно для этих нужд назначали командиров.
Мороз усиливался, зима уже набрала силу. Однажды утром приказали устроить учения с оружием внутри здания. Офицеры и унтер-офицеры казались сонными, по-видимому, весело провели ночь. Капитан Ланин, командир роты, где-то припоздал, следовательно, день не обещал быть грозным. Однако спустя час появился и он. Сразу было видно, что он тоже принимал участие в гулянке. Обратились на него заинтересованные взгляды. Это вызвало у него припадок ярости.
Почему смеёшься? взревел он, кидаясь к какому-то черкесу. Отвечай!
Солдат напрягся, как струна, но не мог выдавить из себя слова. Офицер ударил его в лицо раз и другой, подскочил к следующему. Свалил и этого, из глаз метал он молнии. Шёл он как буря среди замерших в фехтовальной позе рекрутов, разбивал в кровь лица, сбивал их с ног. Черский наблюдал за ним со всё большим напряжением. Бушевало в нём всё при самой мысли, что с ним через мгновение произойдёт то же самое, и боялся, что не выдержит, что ответит тем же. Одновременно давал себе отчёт, что такое действие было равносильно смертному приговору.
Ланин был уже рядом. Сердце Черского застучало бурно. «Выдержи, это школа! пробежали в его мыслях слова Токажевского, которыми он всё чаще утешал своих коллег. Обязан выработать в себе больше спокойствия Это школа!..»
Он энергично выпрямился. Увидел перед собой округлое, пьяное лицо, из расширенного яростью рта доносилось неприятное дыхание.
Почему смеялся? раздался тот же самый вопрос, который в этом зале повторялся уже многократно.
Черский не дрогнул. В налившихся кровью глазах командира неподвижно остановился его взгляд.
Радовался, доложил он в уставном порядке, что Ваше Высочество2 хорошо провели эту ночь!
Пясть, собранная для удара, внезапно ослабела, пальцы опустились свободно. Черский взглянул настороженно, показалось ему, что там что-то надломилось в этих угрюмых глазах, что промелькнул в них какой-то неровный блеск. Быть может, захватило их врасплох спокойствие этого молоденького рекрута, который первым отважился на ответ, может, поразили слова, сказанные без тени страха, а может, пронеслись перед ними действительно какие-то хорошие воспоминания, потому что неожиданно они расширились, заморгали неуверенно, и наконец показалось в них что-то вроде улыбки.
Ланин выпрямился.
Вот солдат! сказал он с признанием. Не проглотил языка. Значит, ты обрадовался, что мне было хорошо. А почему?
Потому, что люблю смотреть на весёлых командиров, выпалил Черский, не заикнувшись.
Ланин просиял. Пришёл в хорошее настроение.
Вот это молодец! воскликнул он. Ты прав: у весёлого командира солдат чувствует себя хорошо. Нужно было именно так отвечать, обратился он неожиданно ко всем, ни один не получил бы по морде!
Офицер спросил нельзя молчать. Говорить ясно и искренне. Радоваться вам разрешено всегда. А ты молодец, повторил он, поглядывая на Черского с симпатией. Кто ты такой?
Ян Доминикович Черский, рекрут пятого батальона, на службе Его Императорского Величества, Ваше Высочество!
Вот отлично доложил. Видно сразу, что будет из тебя солдат. Гм, Черский?.. Ты пан?
Поляк, Выше Высочество!
На лице капитана появились признаки раздражения.
Поляк, значит пан, это одно и то же , проворчал он. И твоё имя мне не нравится. Никакой ты не Ян, ты Иван, царский подданный. И не Доминикович, а Дементьевич, его голос смягчился. Так будет лучше и для тебя, и для нас. Это звучит лучше для российского человека. Ну, а если ты пан, рассмеялся, то покажи, чему научили тебя в этом вашем восстании!
Снова у него появилось хорошее настроение. Он отобрал карабин у одного из рекрутов, велел всем отойти в сторону и присел легко.
Ну, пан Черский, скомандовал он, позиция! Хорошо, хорошо. Этому, наверное, научили тебя здесь, в Омске А теперь проверим, как владеешь оружием. В школах вас полно, драться любите, но о штыке имеете понятия немного. А мы на школы не тратим времени и поэтому колотим вас. Ну, вперёд!..
Он прыгнул, ткнул, но не попал. Прыгнул снова, незаметно крутанул стволом, молниеносно передвинулся в сторону, развернулся и рубанул сверху, но также безрезультатно. Несомненно, что он был отличным фехтовальщиком, это было видно по каждому его движению. В то же время и Черский успел многому научиться, судя по тому, как он до сих пор избегал ударов. Впрочем, начинала его охватывать амбиция. Будь что будет, с ним сражался его командир, для него это был своего рода экзамен. Поэтому он вкладывал всю душу в эту борьбу. Держал взглядом глаза противника, как на привязи, вертелся, как в кипятке, отскакивал, как искра. И наконец пришёл к выводу, что должен ударить.
Может быть, Ланин немного устал, потому что действовал оружием всё небрежней, может, недооценил этого рекрута, а может, не пришёл ещё в равновесие после ночной гулянки, однако неожиданно он получил удар в грудь и, прежде чем успел отскочить, получил второй. Черский набрал спокойствия. Валил теперь вперёд и набирал всё большей стремительности.
Ланин отступил два шага и сильно покрылся потом. Глаза превратились в щели, а Черского в этот момент пронзило внезапное беспокойство. Заметил он в них что-то мрачное, какую-то звериную непримиримость. Он перестал атаковать Ланина. Отступал, зато хорошо, отбивался и не подпускал к себе.
Ланин выпрямился и опустил карабин. Черский побледнел. Прежде видел единственно глаза, теперь же полностью увидел лицо: пылающее, угрюмое, ненавистное, как сам ад.
Ну, пане Черский, услышал он как во сне слова, набухшие ядом, вот ты какой Молотишь, как цепом, негодяй! Это и есть польская школа? А где шаг? Почему щепки не сыпятся с пола? Я тебя в таком разе этому научу! заревел он, как в начале. Строевая стойка!
В зале опустилась полная тишина. Никто не ожидал такой перемены, так как Черский бился превосходно. Даже офицеры и унтер-офицеры высказывали похвальные замечания и были захвачены врасплох, как и рекруты. Ланин уже был вне себя от неистовства. Командовал чётко, ругался, чертыхался, повторял кулаком.
Крепче в пол! выл он неустанно. Не жалей мослов. Сильней, сильней! Раз, два, раз, два. Сильней!..
И Черский бил сапогом, вплоть до того, что начали сыпаться щепки. Капитану, однако, постоянно было и этого мало. Он поставил рекрута в угол и приказал ударять карабином в стену. И кричал всё громче.