Про соборы мы уже слышали, отозвалась тетя Бобби.
Она тоже пила, только Дэвид не знал что. По закону Дэвиду еще год не полагалось спиртного, но в руке у него была кружка с пивом. Вкуса он не разбирал, но все равно пил.
Тут важно время, понимаете? продолжал папин-пап. Время с большой буквы. Каждый собор возводили поколениями. Человек, начертивший план, не мог увидеть его воплощения. Он умирал задолго до окончания строительства. Готовую работу могли увидеть его внуки или правнуки, а то и прапраправнуки.
На дальнем конце стола расплакался маленький кузен, и мать Дэвида, склонившись к нему, взяла ревущего малыша за руку и отвела к его матери. Дэвид поперхнулся глотком пива. На следующий год он будет в Солтоне, слишком занятым для таких посиделок.
В этом есть своя красота, торжественно заявил папин-пап. Такой масштабный проект, такой амбициозный. Тот, кто клал последний камень, мог обратиться мыслями к своему отцу, клавшему камни в нижнем ряду, и к деду, заложившему фундамент. Свое место в великом замысле вот что прекрасно. Участвовать в деле, которое не ты начал и не увидишь законченным. Это было прекрасно.
Папа, я тебя люблю, сказала тетя Бобби, но это чушь собачья.
Дэвид моргнул. Перевел взгляд с деда на отца и обратно. Мужчины заметно смутились. Как если бы она пукнула. А тетя Бобби сделала еще глоток из своего бокала.
Бобби, предостерег отец Дэвида, ты бы полегче с этим делом.
Я в порядке. Просто я с детских лет слышала про эти соборы, а это чушь собачья. Серьезно, кто решает, чем будут заниматься следующие четыре поколения? Они ведь не спрашивали, сколько правнуков захотят стать каменотесами. А вдруг кто-то из них захотел бы стать музыкантом. Или, черт возьми, архитектором и построить что-то свое? Решать, что всем делать кем быть. Не много они на себя берут?
Мы, кажется, уже не про соборы говорим, сестричка?
Ну да, это же просто довольно невнятная метафора, признала тетя Бобби. Я говорю, что план может быть великим, пока ты в нем участвуешь. А взгляни со стороны, и что тогда?
В ее голосе звучала необъяснимая для Дэвида боль, и отражение той же боли он видел в глазах деда. Старик накрыл руку тети Бобби своей, а она ухватилась за нее, как девочка, которую ведут в ванную перед сном. А вот отец Дэвида надулся.
Ты не очень-то ее слушай, папин-пап. Она весь день говорила с безопасниками и еще не остыла.
А должна остыть? Каждый раз, как что-то стряслось, давайте снова обратимся к Драпер.
Этого следовало ожидать, Роберта, сказал ее отец. Он звал дочь Робертой, только когда сердился. Это результат твоего выбора.
И что же я выбрала? огрызнулась она, повысив голос.
Разговор кузенов заглох, теперь все смотрели на них.
Отец Дэвида рассмеялся.
Ты не работаешь. Как там это называется? Бессрочный административный отпуск?
Отпуск для психологической разгрузки, поправила тетя Бобби. Ты это к чему?
К тому, что как же им не обращаться к тебе, когда происходит что-то странное. Нельзя винить их за подозрительность. Земляне нас чуть не убили. Всех, кто здесь есть, и за этими стенами, и в коридорах. А ты на них работала.
Не на них! Она не кричала для крика голосу недоставало визгливой грубости. Но прозвучало это громко и подействовало как удар кулака. Я работала с фракцией, пытавшейся предотвратить войну. И предотвратившей. Все, кто здесь есть, живы благодаря людям, которым я помогала. Но я работала с ними, а не на них.
В комнате стало тихо, но отец Дэвида увлекся ссорой и ничего не заметил. Он закатил глаза.
Да что ты? А кто платил тебе жалованье? Земляне. Люди, которые нас ненавидят.
Они не ненавидят, устало проговорила Бобби. Они нас боятся.
Тогда почему действуют так, будто ненавидят? Кажется, отец Дэвида торжествовал победу.
Потому что так выглядит страх, ищущий себе выхода.
Мать Дэвида словно по волшебству возникла за спинами этих троих. Вот ее не было, а вот она здесь и придерживает мужа за плечо. И непробиваемо улыбается.
Мы здесь сегодня ради Дэвида, сказала она.
Да. Папин-пап погладил тетю Бобби по руке, утешая. Ради Дэвида.
Его отец обиженно нахмурился, но тетя Бобби кивнула.
Ты права, отозвалась она. Извини меня, Дэвид. Виновата. Действительно, у меня был трудный день, и выпила я, пожалуй, лишнего.
Все хорошо, ангел, сказал папин-пап. Его глаза блестели от слез.
Я просто думала, что к этому времени уже начну понимать, что кем я была. И что буду делать дальше, и
Понимаю, ангел. Мы все знаем, через что тебе пришлось пройти.
Она засмеялась, вытерла глаза кулаком.
Все, значит, знают, кроме меня.
Остаток вечера прошел как полагается. Люди смеялись, спорили, пили. Отец попробовал призвать всех к молчанию и выступить с речью о том, как он горд, но маленькие кузены шептались и продолжали стучать по своим терминалам. Несколько человек преподнесли Дэвиду скромные денежные подарки, чтобы помочь устроиться в солтонском общежитии. Новая жена дяди Иствана влепила Дэвиду неприятно липучий поцелуй, потом взяла себя в руки и ушла с мужем. Чтобы добраться домой, наняли машину для родителей, Дэвида и тети Бобби. Он все не мог избавиться от воспоминания, как она расплакалась за столом. «А если взглянуть со стороны, что тогда?»
Колеса липко шуршали по настилу коридоров, освещение по всему Брич-Кэнди уже приглушили в подражание сумеркам, которых Дэвид никогда не видел. Где-то солнце уходило за горизонт, темнело голубое небо. Он это знал по картинам и видео. Но в его жизни просто светодиодные лампы сменяли цвет и светимость. Дэвид прислонился лбом к подпорке, так что вибрация двигателя и колес передавалась ему прямо в череп. Так было уютнее. Мать, сидевшая рядом, пожала ему плечо, и он телом вспомнил, как возвращался с вечеринки совсем маленьким. Лет в шесть, может, в семь. Он тогда пристроился спать ей на колени, чувствуя щекой ткань брюк. Такого больше не будет. И женщина, сидевшая рядом, почти не напоминала ту, а через несколько месяцев он и с этой перестанет видеться. Не так, как сейчас. А что бы она сделала, если бы знала про Хатча? Про Лили? Мать улыбнулась ему, и в улыбке была любовь, но любовь к другому мальчику. К тому, кем она его считала. Он улыбнулся в ответ, потому что так полагалось.
Дома он сразу ушел к себе в комнату. Хватило ему людей вокруг. Стена еще работала, и он снова переключил изображение на Уну Мейнг. На него взглянули тяжелые темные глаза из-под густо накрашенных ресниц. Дэвид упал на кровать. За стеной разговаривали отец и тетя Бобби. Он вслушался, не гудят ли в голосах сердитые нотки, но их не было. Просто разговаривают. Заныла водопроводная труба. Мать принимала ванну на ночь. Все было маленькое, домашнее, безопасное и где-то не здесь. Лили отрабатывала долги. Она просила его о помощи, а он не помог. И Хатч Наверное, он всегда боялся Хатча. Наверное, потому и решил, что стряпать для него нормально. И даже разумно. Хатч был из тех опасностей, которые способны превращать людей в свою собственность. Забрать себе, сделать так, чтобы они исчезли. Жить в этом мире было интересно. Волнующе. Как посмотреть со стороны на себя хорошего ученика, хорошего сына с хорошими перспективами. Ну и что, если теперь ему страшно. Ну и что, если Лили, скорее всего, сдали внаем кому-то, у кого есть деньги, и Дэвид ее больше не увидит. Он сделал выбор, а вот и последствия.
Уна Мейнг не сводила с него душевного, эротичного взгляда. Дэвид выключил свет, схватил подушку и накрыл голову. В разваливающемся перед сном сознании снова и снова возникала Лили. Ее лицо. Ее голос. И как мягко, почти нежно Хатч произнес: «Я хозяин Лили» и «У тебя не хватит заплатить ее долги». Лучше бы хватило. Он оказался в безрадостной, как тюремная камера, комнате, порожденной полусонным воображением. Лили отпрянула от света, а потом разглядела, кто пришел, и просияла. «Дэвид, сказала она, как ты смог? Как ты сумел меня спасти?»