Больше половины членов Александрийского Круглого Стола (как его назвали впоследствии) оказались европейцами по рождению, образованию или призванию (включая имевших африканскую или азиатскую внешность), и предрассудок западничества стал темой первого совещания – в интересах большинства «западных» членов стола. Первый вечер прошел в обсуждении проблемы, если ее так можно назвать. Председательствовала сама Дамарис. Постановили, что именно Запад изобрел и по всему свету распространил концепцию искусства в сегодняшнем понимании, и именно Запад породил сопротивление, известное под названием «александрийцы», таким образом, именно Запад обязан обеспечить миру процесс очищения, который,
по замыслу, должен положить конец перегрузке информацией, им же и выпущенной на свободу.
Круглый Стол, по‑видимому, с удивлением осознал к концу совещания принятие первого совместного решения. Оглядываясь назад, надо сказать, что оно не так уж и удивительно, потому что участников попросили, в сущности, утвердить самих себя, к чему они и сами испытывали склонность. Первое обсуждение привело к нескольким выводам: «еврогруппы» впоследствии реже брали на себя вину либо необоснованное главенство, Круглый Стол понял, что от него ожидают согласия по данному вопросу и дальнейшего движения вперед. А Дамарис приняли как настоящего и на самом деле главенствующего члена.
Принятие Круглым Столом собственной конституции стало первым шагом. Второй шаг касался мистера Билла. Кто он: участник, наблюдатель, помощник? Или его следует вовсе удалить с совещаний? Последнее предложение поступило от самого филантропа в качестве подтверждения его искренности и признания их равнозначности.
Ему позволили остаться в качестве участника с полным правом голоса. Так закончился первый день.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
– Вставай!
Я дремал, пытаясь не обращать внимания на боль в ноге. Но когда проснулся, она оказалась тут как тут: глухая пульсация. Небо окрашено в темно‑розовый цвет, как плитка в ванной. Грузовик ехал по правой, медленной, полосе шоссе. Мимо проносились фургоны, раскачивая нас порывами ветра. Что‑то билось в ветровое стекло. Жучок.
– За нами слежка, – сказала Генри. – На грузовике жучок.
– Откуда ты знаешь? – тупо спросил я.
У меня болела нога и отчаянно хотелось кофе.
Генри показала на жучка, бьющегося в ветровое стекло. Он нашел металл в месте соединения стекла и двери и прилип.
Я присмотрелся. Дюйм в длину, сделан из серебристого магнитопластика. Крылья, когда он не летел, исчезали, как птицы на свитере Генри (которые тем утром превратились в бескрылые тени, словно ракеты в тумане).
– Черт! Где мы?
– Джерси. Только выехали из туннеля, примерно милю назад.
– Я думал, жучки не могут пересекать границу штатов, – сказал я.
– Может, он федеральный. Или даже международный. Может, для них существует исключение, или расширение, или соглашение о передаче сигнала другому жучку. Кто знает? В любом случае он здесь.
– Был, – поправил я.
Потянулся мимо нее и включил дворники, скидывая жучка.
– Он вернется, – предсказала она. – И тот, кто его послал, теперь знает, что мы знаем.
– Необязательно. Может, они думают, что просто пошел дождь.
Я оглянулся. Там остались башни города, незначительные на фоне нависающего заката. Кузов наполнился таинственными формами, все они постепенно выделялись из тьмы, как игрушки в рождественское утро: картины, тела, собаки.
Все, кроме альбома, который мне надо достать. Проблема порождала тупую боль, как рана в ноге.
– Куда мы направляемся? – спросил я.
– Это выше моего понимания, – пожаловалась Генри.