Варлаам Степанович Рыжаков
О Гриньке, о Саньке и немного о девчонках
© В.С. Рыжаков, наследники, текст, 2022
© Т.Ф. Мартынова, иллюстрации, 2022
© АО «Издательский Дом Мещерякова», 2022
Тихая жизнь
Санька это я сам, Гринька мой закадычный друг, а о девчонках потом.
Живём мы, как говорит мой отец, в захудалой глухой деревушке. А почему она глухая нам совсем непонятно. По‐моему, отец ошибается. Наша деревня, наоборот, очень даже звонкая: на одном конце разговариваешь на другом всё слышно. А если посильнее крикнуть или сунуть два пальца в рот и свистнуть, аж по всему лесу так и покатится.
Правда, возле нашей деревни нет шоссейных дорог, а железных и подавно, но говорят, что скоро проведут. А пока, конечно, добраться к нам очень даже трудно. А осенью прямо слёзы. Только на гусеничном тракторе, да и на нём знаючи. И знаючи-то Митька, наш механизатор, на прошлой неделе влетел в колдобину возле Лисьего бору чуть не по самую трубу. Мужики поначалу смеялись над Митькой, а потом, когда откапывали трактор, ругали его на чём свет стоит.
Мы тоже помогали откапывать. Да и не только мы все наши мальчишки копошились возле железной громадины. Еле вытащили двумя тракторами и поставили на берегу реки у кузницы.
Митька потом целую неделю отмывал свою железину. А после крутил-крутил заводную ручку, взмылился, плюнул и разобрал трактор на мелкие части. Видно, в нутро грязь попала.
А нам с Гринькой хоть в нутро грязь и не попала, а на штаны и куртку нацепилось, пожалуй, не меньше, чем на этот самый трактор.
Мать как взглянула на меня, так и ахнула. Она и сейчас нет-нет да и треснет меня по загривку и всё приговаривает:
Погибели на тебя нет, соломенная голова.
А штаны и куртка так и висят в сарае. Мать постирала и повесила сушить их. А на днях ударил мороз, и они стали как железные. Грохнешь по ним палкой звенят. Но меня это не расстраивает. Пусть висят сколько им хочется. Мать с отцом поругали-поругали и купили мне новые штаны и куртку. Правда, немного великоватые. Рукава приходится подгибать, а штаны засучивать. Но я не обижаюсь. Мне всегда покупают одёжку, как поясняет мать, с запасом. А на что мне нужен этот запас, убей не пойму.
Прошлым летом забрались мы к Марье Шиковой в огород за помидорами, а она увидела. Схватила прут и за нами. Все мальчишки убежали, и я бы убежал я не тише их бегаю, но у меня на штанах запа`х распустился. Я запутался и упал. А Марья и рада. Думала, что догнала, и так меня отходила, что я после целых две недели глядеть не мог на чужие огороды.
А ещё говорят, что запас карман не дерёт.
Однажды подрались мы с Гринькой, и подрались-то из-за пустяка из-за сломанной лыжи. И не то чтобы подрались скорее он меня валтузил, а я только отмахивался. Он длинный верзила, и рукава у него по локти, а у меня с запасом. Пока я искал кулак в своём рукаве, он мне весь нос расквасил и лыжу забрал. Такая драка не по-честному, я так и сказал Гриньке, a он прищурился и говорит:
А зачем ты хотел мою лыжу взять?
Так это, говорю, моя лыжа. Я её нашёл первым.
Нет, моя, говорит Гринька, я её увидал первый.
Где же, говорю, Гриньк, ты её увидал, ежели я её нашёл?
А я её, говорит, ещё летом видал.
Ну и что, что летом. Мало ли что я летом видал.
А что, говорит, ты летом видал?
Ну
Вот, говорит, и ну.
Я разозлился и говорю:
Танк я видал.
Вот, говорит, и бери свой танк. А лыжа моя.
Так как же, Гриньк, я его возьму?
А я, говорит, не знаю.
Не знаешь, говорю, а за что ты меня по носу двинул?
А я, говорит, не двигал, я только дотронулся.
А-яй, говорю, дотронулся, коли кровь пошла.
Это, говорит, у тебя нос такой хлипкий.
Хлипкий, у меня искры из глаз посыпались.
Искры? удивился Гринька. Врёшь, я что-то не видал.
На этом мы и разошлись и не встречались долго. Пожалуй, до самой зимы. А потом нам надоело сердиться, и мы помирились.
Гринька он ничего, отходчивый. Он первый пришёл ко мне и говорит:
Сань, пойдём на лыжах кататься?
А я говорю:
Да я, Гринь, уроки не выучил.
А он говорит:
Брось, всё равно все книжки не выучишь.
И правда, Гринь. Учу-учу и никак не пойму.
Чего?
Да вот о расширении тел.
О! вскрикнул Гринька. Это проще простого. От тепла тела расширяются, а от холода сжимаются. Например, летом дни длиннее, а зимой короче.
Я посомневался, посмотрел на Гриньку: шутит он или серьёзно. Гляжу, он такой важный, говорю:
Ладно, Гриньк, пойдём кататься.
Вышли на улицу. Смотрю, у Гриньки две лыжи, и обе отремонтированы. Одна впереди ремня, другая позади. А так лыжи что надо.
Гринька заметил моё восхищение и говорит:
Сам сколачивал. Надёжно. Вишь, сколько гвоздей.
А как же, ответил я, вижу. Потрогал лыжи руками. Почти что железные.
То-то, загордился Гринька, износу не будет.
Он вскинул лыжи на плечо, и мы зашагали на гору. И не на ту, на которой катается всякая там чегашня, а на самую крутую. По дороге к этой горе к нам прицепился младший Гринькин брат Васёк.
Ты кататься не будешь, отрезал Гринька. Можешь не ходить. Соплив больно.
Да я, Гринь, так, проканючил Васёк. Я, Гринь, только поглядеть.
Поглядеть это можно, милостиво разрешил Гринька.
На вершине горы мы с Гринькой немножко поспорили. И ему хотелось катиться первым, и мне.
Потянули палочки. Гринька говорит:
Длинную вытащишь я поеду, короткая попадётся ты покатишься.
Потянул я палку длинная. А свою Гринька торопливо махнул в сторону. По-моему, у него обе палки были длинные.
Прилаживал лыжи Гринька долго и старательно. Ремни привязал к валенкам бечёвкой. Пошаркал взад-вперёд, чтоб получше скользили, поглядел вниз, зажмурился и
Под горой, вправо от нас, стояла старая-престарая баня без крыши. Она была настолько дряхлая, что в деревне никто не знал, чья это баня и сколько времени она тут торчит.
И вот гляжу: Гринька что-то всё воротит и воротит к этой бане. Кричит что-то, здорово так кричит, а мы с Васьком никак не поймём что.
Поёт это он, сказал Васёк.
Да нет, Васьк, сказал я, не похоже. И баня-то совсем рядом, и визжит он, как поросёнок недорезанный.
Радуется.
Вдруг Гринька подпрыгнул, как козёл, ударился об снег, подскочил и кулём брякнулся в угол бани. Из бани только труха посыпалась.
У-у-ух! выдохнул Васька.
Мы сбежали вниз.
Гринька, как циркач, кувыркался в сугробе, зажал голову руками и орал. Ох и голосище у него прорезался!
К месту «аварии» с соседних пологих горок стекались малыши. Они осматривали развороченный угол бани, с радостным гомоном хватали гнилые осколки и восхищённо повторяли:
Вот это да!
Гринька, заслышав голоса, уселся посреди сугроба, тупо огляделся. Встал.
Мы с Васькой переглянулись. Нам показалось, что Гринька здорово-таки поумнел.
Шапки на нём не было. Через всю верхнюю половину его лба тянулась огромаднейшая шишка, отчего лоб у Гриньки стал высоким и ужасно выпуклым, как у настоящего учёного или поэта.
А Гринька, не обращая ни на кого внимания, молча подошёл к бане и принялся её раскидывать. Мы последовали его примеру, и скоро от трухлявой постройки остались только воспоминания да на Гринькином лбу всё распухающая шишка.
Расквитавшись с баней, Гринька посмотрел на свои ноги (на валенках остались лишь ремни с бечевами) и сердито потребовал лыжи. А где их возьмёшь?
Малыши перепахали на месте Гринькиного приземления весь снег и всё напрасно. Вместо лыж Гриньке подали смятую, рыжую от трухи шапку.
Гринька ударил ею о коленку и попробовал надеть на голову, но
Ничего, успокоил нас Гринька, дома есть старая отцовская. Она будет как раз.
А не мала, Гринь? робко сказал Васёк.
Она порванная влезет. И вдруг спросил: Спички есть?
А что, Гринь?
Костёр бы запалили. Вишь, сколько дров.
Малыши ликующе взвыли:
Костёр! Костёр!
Я побежал домой за спичками.
Возле костра малыши тесно жались к Гриньке, с завистью смотрели на его багровую шишку. Иногда кто-нибудь не выдерживал и тихо спрашивал: